– Здорово, бабка, – сказал Дикой, начальственно топая сапогами по ступеням, – Отдел контроля администрации. Районная служба борьбы с незаконным оборотом спиртного…

Из нагрудного кармана «энцефалитки» Дикой выхватил пару замусоленных бумажек. Измятый бланк наряда на земляные работы был грязно-желтого цвета, но с лиловой, казенного вида печатью, слегка побледневшей от стыда. Наряд заполняли неразборчивые каракули Доцента с его же закорючкой подписи, напоминающей отпечаток куриной лапы. Копия разрешения администрации на проведение раскопок выглядела посолидней. Усеянная печатями согласований, гербами и флагами, размашистыми подписями чиновников всех мастей, в том числе милицейских, эта бумага в глазах многих местных была пострашнее непонятного прибора с длинной палкой. Она являлась свидетельством власти – безликой, бездушной, жестокой и неумолимой силы.

– Ох, милай, ох, – сказала старушка, подслеповато и опасливо косясь на казенные бумаги, – Чего ж, к мене-то, а?

Уголок платка прикрыл сморщенный ротик. Быстрая стариковская слеза выкатилась на щеку и пропала в глубоких руслах морщин. Бабуся была маленькая, усохшая, сморщенная, как кусок столетней кожи. Остренькое личико терялось в складках грубого платка. От вязаного жакета, потерявшего цвет, форму и большую часть шерсти, вероятно, ещё при Ленине, остались невнятные ремки, подвязанные тут и там бечёвками. Юбка – под стать жакету, а растоптанные калоши истончились на носах до тканевой основы. Стоя на средней ступеньке высокого крыльца, Дикой нависал над бабкой как портовый кран.

– Сигнал на вас поступил, – сказал он, убирая весь наличествующий официоз в карман, и сделал ручкой, – Пройдемте…

Бабуся отшатнулась к низким дверям. Дикой пер как танк.

– Какое ж спиртное? Нету у меня ничего! Кому пить-то? Старый почитай уж как шашнадцать лет помер… Тише ты ирод! Сомнешь…

Она оправилась, первый испуг прошел. Она, конечно, отступала, – попробуй тут не отступи, – но огрызалась все злее. Скоро соображать начнет, а там…

– Проверим, гражданка, проверим. Все так спервоначала говорят, а у нас во! – техника! – Дикой дернул кабель, ведущий от корпуса магнитометра к аккумулятору, на котором болтался Лёха. – Все построено на объективных закономерностях процедур локации процессов верхового брожения… Не подкачает! Тут и суперпозиции полей, и поверхностные напряжения, и тонкий магнетизм…

Лёха запнулся о высокий порог и едва не выронил аккумулятор. В прохладных сенях темно. Пахло мышами, квашеной капустой и березовыми вениками. В дальнем углу угадывались большие кадки и еще какая-то утварь. У дверей в дом, на стене развешено тряпье: ватники, кацавейки. Заячий треух, уныло обвиснув «ушами», поник на отдельном гвозде…

– Сапоги отруси, лиходей! Прешь в чистое…

Дикой оттеснил бабку в дом.

– Тихо! – сказал он и обернулся, подергал кабель, – Товарищ инспектор, не отставайте…

Бабка осеклась, и «товарищ инспектор» как цуцик на поводке смело шагнул за порог, притопнув ботинками так, что только пыль в стороны.

– Ну, ишшите, ишшите…

Хозяйка затянула узел платка потуже и сложила ящеричьи ладошки на животе, под единственной на ее немыслимом жакете пуговицей.

Бревенчатые стены внутри были аккуратно обтесаны. Некогда скобленые добела, теперь они приобрели цвет старой кости. Широченные плахи пола застелены плетеными дорожками, круглыми половичками. Беленая русская печь посреди избы, образа в красном углу, массивный стол и лавки. В простенках, между окнами, бледные фотографии, штук по пять в одной рамке.