Я поворачиваю голову и с интересом наблюдаю, как работает профура. У нее свой специфический метод.

– Marek! Сhodź tutaj!

– Nie jestem Marek.

– Wszystko jedno. Сhcesz kielicha?[36]

Поляк подсаживается к ней, а через минуту слышит:

– No, a teraz ty mnie postaw[37].

Но ястреб-курдупель уже кружится, уже кружится над своим цехом и все видит. Нет, такого не обведешь вокруг пальца.

При первых же звуках музыки поляки берут «гречанок» и гордо выплывают с ними на танцевальную площадку. Ах, как им приятно вести под руки таких сличных[38] панянок! Они цветут и горят, они поглядывают направо и налево, туда, где сидят их земляки, чтобы бросить короткое «Честь!» или просто кивнуть головой, и этим обратить внимание на себя и на своих партнерш. А кумпели из-за столов поднимают свои «кцюки» – большие указательные пальцы, свидетельствуя об искреннем восторге. Кто-то не сдерживается и бросает реплики:

– Antek! Trzymaj się dupy!

– Rysik! Jestes zuch. Ale nie pszyciskaj się zamocno, bo ci klamka padnie.

– A co wy, chłopaki! To tylko tango z przyciskaniem.

– No to cisnij, cisnij, ale pamiętaj, że to nie cytryna[39].

Тем временем Малгося красноречиво делает мне глазки. Она аж пищит – так ей хочется танцевать. Там бы она прижималась ко мне своим пузом и бубнила какие-то глупости. Но я делаю вид, что словно не замечаю, как она подергивается в кресле, как пытается подпевать. Как-то меня не очень тянет на пожилых кобит[40], а тем более на таких бесформенных, как эта.

Мимо нашего столика проходит курдупель и, еле заметно кивнув, подает знак выйти за ним. Я выжидаю несколько секунд и выхожу. Малгося провожает меня печальными глазами.

– С тобой один человек должен перебалакать[41], – говорит Франь.

– Кто?

– Сейчас увидишь. Идем к бару.

Курдупель подводит меня к высокому столику, за которым – кто б вы думали? – сержант милиции. Капец, думаю. Пропал ни за грош.

Но мне пододвигают кофе, вежливо жмут руку, и я понимаю, что волноваться рано. Сержанта зовут Мыкола, он разговаривает в нос, часто делает паузы, будто бы ждет, когда я переварю его слова.

– У меня к тебе одно дело… Есть большая партия джинсов… Понимаешь?

Я киваю, хоть и не понимаю.

– Очень большая.

Курдупель кивает каждому его слову. Видно, они эту проблему уже обсуждали. Зачем же им сдался я?.. Ага, у меня же есть цыгане. А тут – большая партия джинсов. Только цыганам под силу быстро сплавить большое количество. Но я молчу и лишь болтаю ложечкой в кофе.

– Возьмешься? – спрашивает милиционер.

– Как я могу вот так, с бухты-барахты, что-то сказать? Не зная, ни сколько их, ни по какой цене, ни какой сайз.

– Триста штук. Одни «Вранглеры». Сайз тридцатый, тридцать первый и тридцать второй. Наиболее ходовые. А цена божеская – сто двадцать.

«Вранглер» тогда стоил сто восемьдесят. Итак, навар должен составить восемнадцать тысяч. Страшные деньги. Я чувствовал, что по спине катятся капельки пота. Кажется, я влипаю сейчас в более опасную историю, чем до сих пор. Ведь что было до сих пор? Я проворачивал аферы на двести-триста рублей в месяц. Этого мне полностью хватало на мою холостяцкую жизнь. Я не влезал глубже по очень простой причине – чтобы не загреметь. Что делать? Отказаться? Так просто не откажешься, надо объяснить причину. А какова причина? Что я – не тот, за кого себя выдаю?.. Тут пахнет жареным, и на какого черта я спутался с этими проститутками? Никогда не думал, что могу попасть в такую трясину – с каждым шагом погружаюсь все глубже. И пути обратно нет. А есть лишь бездорожье, и нужно шагать по нему.