– Ну, рассказывай. Неужели все так серьезно? – Майка уселась напротив.

– Серьезнее некуда. Меня отчислили из института.

– Что-о? – встрепенулась Майя.

– Именно, – горестно улыбнулась Ева, которая, видимо, успела с этой мыслью смириться. – Меня отчислили. Позавчера я увидела свою фамилию в списке. Понимаю, что по-хорошему надо было сдать сессию раньше… Я сразу собрала вещички и отправилась домой, но оттуда меня тоже благополучно изгнали. Мать сказала, что у нее и так дармоедов полно…

Майя задумчиво помолчала, потом решительно сорвалась с места, распахнула дверцу дешевого пластикового кухонного шкафчика и извлекла оттуда початую бутылку «Клюковки».

– По этому поводу надо выпить, – прокомментировала она свои действия, разливая сиропообразную жидкость по маленьким, не слишком чистым рюмочкам.

– Только напиться мне не хватало, – вздохнула Ева, однако рюмку из Майкиных рук приняла.

– Что же теперь делать? – Майка одним махом опустошила свою рюмочку и налила еще.

Ева пожала плечами и отвернулась к окну. Майка жила на последнем, семнадцатом этаже – высота Еву всегда завораживала.

– Эй, ты уснула? Я спрашиваю, делать-то будешь что?

– Да вот… – Ева неопределенно махнула рукой.

– Да ты не переживай, где-нибудь перекантуешься пока, а в институте восстановишься.

– Бесполезно, – усмехнулась Ева. – Меня не восстановят.

– Почему это? – оптимистично воскликнула Майка. – Что за глупости! Всех восстанавливают, а тебя нет! Да меня саму два раза выгоняли. Может быть, и уезжать тебе никуда не придется. Придешь к Порфирию Петровичу, поплачешь, он, говорят, этого не выносит…

– Да была я уже, – еле слышно прошептала Ева, – поплакала.

– И что?

– Даже вспоминать не хочется. – Ева наполнила свою рюмочку противной, вязкой «Клюковкой».

Девчонки учились в одной из новоявленных академий на факультете экономики и статистики. Ни экономика, ни статистика обеих не интересовала – и Майка, и Ева подали документы именно в этот институт из-за невероятно низкого проходного балла.

– Что же он такого сделал? – Майкины глаза заблестели, хотя она и сама уже знала ответ на свой вопрос. – Приставал, да?

Ева промолчала. Несмотря на то что декану их факультета Порфирию Петровичу давно перевалило за шестьдесят, он все еще считал себя сердцеедом. Прятал пивной животик в балахонообразные свитера, носил выцветшие джинсы, ровными дужками выщипывал брови и подкрашивал седину на висках темно-каштановой краской (при этом он напоминал скорее не сердцееда, а престарелого гомосексуалиста). В толпе молоденьких студенточек Порфирий Петрович чувствовал себя как рыба в воде. Особенно привлекательными казались ему отстающие или даже те, кто был «приговорен» к отчислению. Эти, в отличие от остальных, не стряхивали его ищущую руку со своего плеча, позволяли нежно приобнимать себя за талию и по-отечески хлопать по обтянутым капроновыми колготками коленкам.

– Он предложил мне… Прямо на его рабочем месте, – спокойно улыбнулась Ева.

Майкины темные глаза стали похожи на две большие пуговицы.

– Да ты что?!

– Он уже и папки с бумагами со стола стряхнул, шторы задернул. Занервничал старикашка.

– А ты?

– А я… Я подумала, что мне терять? Расстегнула кофточку, заулыбалась. Ничего страшного, десять минут потерпеть, а потом он сессию закроет…

– Ты с ним… – Майка даже задохнулась. – Да?

Ева грустно усмехнулась:

– Он аж вспотел. Ширинку расстегнул, свитер стаскивать принялся. И… знаешь…

– Что?

– Его волосы! У него, оказывается, парик!

– Как это?

– Вот так. Лысый наш Порфирий Петрович, а мы и не догадывались. Он, когда свитер стягивал, парик задел, и тот на пол свалился. Видела бы ты его лицо!