Он ехидно улыбается, и я сдаюсь.

– Если я там и была, откуда ты это знаешь?

– Моя подруга Юдит – секретарь лицея. Она заходила ко мне час назад, чтобы рассказать о странном происшествии.

Юдит. Должно быть, это та еврейская девушка с острым взглядом и узлом волос на макушке.

– Юдит поведала, что заходила одна девушка. Она утверждала, что ищет фотографии мальчика по имени Бас, которого любила и который мертв. Это напугало Юдит. Она подумала, что, возможно, ты нацистский шпик, и в ужасе прибежала ко мне.

Парочка впереди нас тоже останавливается. У женщины сердитый вид. Значит, я ошиблась, и это не первое свидание. Эти люди знают друг друга достаточно долго, чтобы ссориться.

– Но как ты понял, что это была я?

– Я попросил Юдит описать эту особу. Она сказала, что это была высокая девушка лет восемнадцати, с волосами цвета меда и сердитыми зелеными глазами. А еще она сказала – цитирую дословно: «Девушка, которую Гитлер с радостью поместил бы на арийские плакаты». – Он делает паузу, давая мне возможность оправдаться. Но нет никакого смысла лгать. В доме Ван де Кампов имеются мои фотографии. Олли может показать их Юдит, и она подтвердит, что видела именно меня.

Мы дошли до статуи в центре площади. Олли тянет меня за рукав в тень памятника. Затем, повернув лицом к себе, наклоняется совсем близко.

– Так что ты там делала?

– Я кое-что искала. Вот и все.

– Я это знаю. Но уж точно не фотографию Баса, который не был евреем и не ходил в эту школу.

– Я не могу тебе сказать.

Он закатывает глаза.

– Не можешь? Думаешь, мне будет так трудно понять?

Меня раздражает строгий тон Олли. Что он знает о жизни? Пусть я на три года моложе, но это он далек от жизни. Этот студент университета ничего не знает о реальном мире.

– Если только ты не… – снова начинает он, и его глаза блестят. – Ханнеке, ты же не была там по заданию НСД, не так ли? Я слышал от нескольких людей, что ты работаешь на черном рынке. Но ты же не сотрудничаешь с НСД?

Хорошо бы ответить «да», потому что тогда Олли оставил бы меня в покое. Он прекратил бы задавать вопросы, и я бы никогда больше его не увидела. Но гордость не позволяет мне так нелепо солгать.

– Конечно, нет.

Я смотрю в глаза Олли. Они не такие голубые, как у Баса. Еврейский лицей – единственный ключ, до которого я смогла додуматься.

– Ты можешь представить меня Юдит?

– Так тебя интересует Юдит?

– Нет. Я просто… Я ищу одного человека. Быть может, Юдит могла бы рассказать о нем побольше.

Теперь Олли отвернулся от меня, притворяясь, будто читает надпись на пьедестале статуи Рембрандта. Но он смотрит на нее гораздо дольше, чем требуется. Когда он наконец нарушает молчание, то произносит очень тихо:

– Ты спрашиваешь о het verzet?

– Нет. Я же не сумасшедшая. – Я удивлена, что Олли вообще упоминает Сопротивление. Он же никогда не нарушал закон. – Это другое.

– Ханнеке, я не стану тебе помогать, если ты не скажешь, для чего требуется моя помощь.

– Я не собираюсь делать ничего плохого, Олли. Но я не могу сказать, потому что это слишком опа… – Я резко обрываю фразу. Если бы я произнесла слово «опасно», он бы наотрез отказался помочь. – Потому что обещала одному человеку.

– Потому что это слишком опасно? Вот что ты собиралась сказать?

Я поджимаю губы и отвожу взгляд.

– Ханнеке. – Он говорит так тихо, что я едва слышу. – Что бы ты ни делала, прекрати. Сейчас же прекрати.

– Пожалуйста, отведи меня к Юдит. Мне нужно всего несколько минут. У нее не будет из-за меня неприятностей.

– Пора домой, Ханни. Твоя мама будет волноваться из-за комендантского часа.