– Ничего, мама, как-нибудь, ничего, – хриплым со сна голосом бормотал Кулаков. – Еще не все потеряно. Я попрошу ребят из «Новостей» снять сюжет, но только не сегодня, ты же знаешь… этот фестиваль. А потом опять напишем: и в прокуратуру, и в администрацию, и президенту… Кому ты хочешь, чтобы я написал?! Я напишу! И они тут же, по моему слову, снесут все хамовы махины в округе и развоплотят сволочей-застройщиков…

– Хорошо, хорошо, Володя, я же понимаю: кинофестиваль… Не сердись только!..

У Кулакова опустились руки: только этого не хватало! Если с железной дорогой, которая пройдет по костям хижины, где жила его бывшая жена, где родились его дети, он ничего не мог поделать, то с многоэтажкой, выраставшей за забором материнского дома, он пытался бороться и даже, идиот, думал, что положил ее на обе лопатки.

Сбежав от Анны, живущей в центре курорта, он вернулся домой: поселок Прогресс привольно развалился в долине, с двух сторон сжатой волнистыми рамками гор. А ведь в горах, пожалуй, можно прожить и на подножном корму, мелькнула вороватая мыслишка: каштаны, лакированные орешки чинарики с лезвийными гранями, грибы «оленьи рожки», похожие на готические церковки эльфов, груша-дичка с вяжущей шоколадной мякотью, шиповник, кизил, боярышник, сассапарель (из весенних побегов этой колючей лианы мать делает салаты, маринует, жарит с яйцом и луком) – да мало ли что растет, летает и бегает в горах!

Нагорный переулок, где жили Кулаковы, лепился вплотную к западному отрогу и напоминал аппендикс, до которого никому нет дела; но пять лет назад к аппендиксу подвели газопровод, в прошлом году узкую каменистую дорогу покрыл бетон. Эту провокационную бетонку вымолила-выходила активистка-общественница, боевая старушка, свидетельница Иеговы Людмила Климентьевна Жилкина, закадычная подруга Антонины Петровны. И на аппендикс тут же положил глаз слоноподобный застройщик Руслан Черноусов с компанией иногородних приятелей. Следом за домом Кулаковых в аппендиксе стояла хибара пьянчужки Севы Белоконева; однажды ночью, когда Сева с товарищем понуро отмечали 23 февраля, начался пожар: квелый домик сгорел, сгорел и Сева, и товарищ, и сидящий на цепи пес Валет, спасся только разбойный кот Баюн – кавалер кошки Вереды. Пожарная команда, подоспевшая аккурат к пепелищу, утверждала, что причина пожара – брошенный пьяницами-горюнами окурок. Соседи же поговаривали о поджоге. Севина дочь-наследница тотчас примчалась из Губернии, продала пятнадцать соток Руслану Черноусову – и под окнами кулаковского дома вырыли котлован во всю величину соседнего участка. К этому времени в долине имелся полный комплект наркотических труб, на которые легко было подсадить жаждущее удобств население.

После череды писем в прокуратуру и администрацию обнаружилось, что застройщики Черноусовы собираются возводить пятиэтажное здание, не имея никаких документов, и стройка замерла. И вот теперь мать говорит, что у них появились нужные бумаги… Документов быть не могло – Кулаков выяснил: на земле, которая значилась как «личное подсобное хозяйство», доходный дом нельзя было строить ни при каких условиях, но бумаги появились! Значит, их просто купили! Новый виток борьбы… «Боже! Уйти в лес – и вырыть землянку, там его никто не достанет!» – мелькнула упоительная мысль…

Покидая свою подружку с веслом, Кулаков наткнулся на Генку Голоскокина, режиссера «Новостей», и юную бухгалтершу Любу Калошу: укрывшись за пампасной травой, они обнимались. Завидев Кулакова, Люба ойкнула, одернула ситцевый сарафанчик, сказала, что ей пора, и, обмахиваясь тут же сорванной седовласой метелкой, побежала к зданию студии, под крыло главбуха.