Я разрешаю ему обнять меня. Мое тело на ощупь влажное. Чуть позже к нам присоединяется мама.

– А что если я умру? – Я крепко их обнимаю и смотрю в щель между занавесками за папиной спиной. Просвет достаточно широкий, чтобы можно было видеть ночь. Облетевшее дерево, лунный свет, темный фон.

– Ты не умираешь, – это голос моей матери.

– Но что если да? Что если мои опухоли никуда не денутся? Я так боюсь этого сканирования, – мне кажется, будто я плачу всем телом.

– И мы тоже, Софи, – папа смотрит на меня как на обреченную. Я чувствую облегчение от того, что он позволяет мне говорить о моем самом большом страхе и не пытается принизить его. Ужасно утомительно все время делать отважное лицо.

Я все еще стою перед зеркалом и пытаюсь добраться до затылка, чтобы почесать. Несколько прядей по-прежнему цепляются за череп, который чешется как безумный и выглядит нелепо. Я решаю больше не ждать и звоню своей тете Кристин, чтобы узнать, не сможет ли она зайти к нам с электробритвой. Часом позже она уже в нашей прихожей. Мод встает и оставляет нас наедине.

“Это действительно хорошая штука, я взяла ее у друга, который работал парикмахером”, – говорит Кристин.

Они с мамой придерживают зеркало, а я включаю бритву. Мы сидим за кухонным столом. Три пары глаз сосредоточены на руках, бережно, но решительно держащих машинку над моей головой. Хотя брить осталось не так уж и много, я чувствую прилив сил: у меня есть шанс побриться наголо самой, прежде чем меня “побреет” рак.

Через несколько минут все кончено. Во время бритья я старалась смотреть только на свои волосы, а не на лицо. Но теперь все кончено, и моя голова такая же гладкая, как шар для боулинга. Я выгляжу отвратительно. Я говорю себе, что солдат Джейн сделала то же самое, а ведь она была той еще штучкой, но лучше от этого я не выгляжу. Следующие несколько недель я стараюсь обходить стороной все зеркала в округе. Я ненавижу свою новую голову, в парике она или без.

С моего первого посещения С6 прошло семь недель. Сегодня я снова еду в больничном лифте наверх, чтобы записаться на второй курс. За девять недель я должна пройти через химию дважды – в первую и в седьмую неделю. В промежутке я должна ходить на уколы и капельницы в дневной стационар, что отнимает по нескольку часов в день. И эти первые девять недель – только начало. Потом мне назначат еще больше процедур.

Мое расписание столь запутанное, что я с трудом в нем ориентируюсь. Такое ощущение, что докторам нравится все усложнять. Когда у меня нет химии, большую часть времени я отдыхаю или же по пятницам прихожу в больницу на анализ крови. Короче говоря, моя жизнь пациента почти такая же напряженная, как если бы я была обычной студенткой дневного отделения, разрывающейся между лекциями, свиданиями и посменной работой. И все же, когда я не в больнице, я радуюсь повседневным вещам все больше: чистка зубов, поход в магазин, одевание, просмотр телевизора. В сравнении с прозябанием в С6, со всеми этими трубками, торчащими из моей руки, это все равно что грандиозная вечеринка.

Сегодня – день рождения Сне, ей исполняется двадцать пять лет. Четверть века. Я всегда знала, что люблю ее, но знать и чувствовать – разные вещи. Сейчас я ощущаю любовь к ней постоянно – сильнее всего, когда она гладит меня по спине, но также и когда она просто сидит рядом со мной за кухонным столом, погрузившись в свои учебники.

Доктор Л. заходит, чтобы посмотреть, как я справляюсь с побочными эффектами химиотерапии, и оценить цвет лица. Он что-то бормочет; кажется, будто ему неудобно и он хочет поскорее уйти.