Он покачал головой.

– Черт, даже представить себе не могу, чтобы он узнал такое от меня. Жизнью клянусь, я никогда и ни с кем не говорил на эту тему.

– Но ведь был еще Ахмед Газуани, начальник стройплощадки.

Максим выразил сомнение:

– Он нем как рыба. Да и потом, какой ему интерес болтать про убийство, если он был его соучастником?

– Он еще жив?

– Нет. В старости у него нашли рак, и он вернулся умирать в Бизерту.

Я надел темные очки. Время близилось к полудню. Солнце, стоявшее высоко в небе, заливало Орлиное гнездо слепящим светом. Здесь, на простом деревянном балкончике, было хоть и небезопасно, зато очень красиво. Учащимся доступ сюда был заказан раз и навсегда, но, будучи сынком директора, я нарушал запреты – и теперь сохранил волшебные воспоминания о том, как вечерами мы с Винкой курили здесь, потягивая «Мандаринелло»[57] и любуясь отражавшейся в озере луной.

– Тип, который посылает нам письма, как пить дать все про нас знает! – со злостью проговорил Максим. – Он затянулся последний раз, докурив сигарету до фильтра. – А у этого Алексиса Клемана была родня?

Генеалогическое древо несчастного учителя я знал назубок:

– Клеман был единственным сыном своих родителей, на ту пору уже стареньких. Они, наверное, тоже отдали богу душу. Во всяком случае, угроза исходит не от них.

– Тогда от кого? От Стефана Пьянелли? Он уже несколько месяцев ходит за мной по пятам. Все следит и вынюхивает, с тех пор как я ввязался в избирательную кампанию Макрона. Копается в старых делах моего отца. К тому же он написал книжку про Винку, помнишь?

Возможно, я был наивен, но мне не верилось, что Стефан Пьянелли мог зайти так далеко, чтобы заставить нас открыться.

– Он, конечно, проныра, – согласился я. – Только мне трудно представить себе, что он способен строчить анонимки. Если б он нас в чем заподозрил, то сказал бы нам прямо в лоб. Меня другое беспокоит: он говорил про деньги, которые обнаружили в старом шкафчике для одежды.

– Ты это о чем?

Максим ничего об этом не знал, и я вкратце все ему рассказал: про то, как во время наводнения нашли сотню тысяч франков в спортивной сумке, а на ней обнаружили две пары отпечатков пальцев, при том что одни «пальчики» принадлежали Винке.

– Все дело в том, что деньги нашли в шкафчике, который тогда был моим.

Максим в легком недоумении нахмурился. И я принялся объяснять подробнее:

– До того, как моих предков назначили в Сент-Экз, я выпросил себе комнату и жил в ней все время, пока учился во втором классе.

– Помню-помню.

– Когда же родители получили назначение и служебное жилье, они попросили меня уступить ту самую комнату какому-нибудь другому ученику.

– И ты уступил?

– Да, только при условии, что этот малый никогда не будет пользоваться моим шкафчиком и не станет просить у меня ключ от него. Так что я оставил ключ у себя, хотя сам им почти не пользовался, и вот однажды, за несколько недель до своего исчезновения, Винка попросила у меня тот самый ключ.

– И не сказала, что собирается припрятать там денежки?

– Ну конечно! Эта история со шкафчиком совсем выпала у меня из головы. Я ничего не заподозрил, даже когда Винка пропала.

– И все же уму непостижимо, почему следы девчонки так и не нашли.

Опираясь на низенькую стенку сухой кладки, Максим вышел на солнце, приблизился ко мне и принялся изливать на меня заслуженные упреки, которых я ждал от него с самого утра.

– Никто на самом деле даже не знал, кто такая эта Винка.

– Да нет, все знали ее как раз очень хорошо. Она же была нашей подругой.

– Ее-то знали, а вот про нее саму ничего не знали, – не унимался он.