Подсела ближе, втянула носом. Коньяк, сигары и нотка древесно-цитрусового одеколона.

Поразительно, но этот аромат так щекочет ноздри, что хочется улыбаться. И отблагодарить его за спасение.

И я подсела еще ближе, пока его взгляд путешествовал от одной груди к другой, иногда поднимаясь к губам. При этом при всем его руки были все еще на руле. Крепко сжаты. Так, что белели костяшки пальцев.

– Как я могу вас отблагодарить? – смело коснулась я рукой твердой линии лица, побрела кончиками пальцев вниз. Смело или глупо? Коснулась воротника рубашки и шелковых волосиков под ней. А сама грудь, как сталь. Ни капли нежности. И во взгляде. И в нем самом.

Он так и не ответил, но и руки мои не отвел, что приближались к ремню на брюках.

Андрей часто просил меня сделать ему минет, но я всегда отказывала. А хотелось бы Борису Александровичу, чтобы я сделала ему это? Чтобы взяла в руку его плоть. Погладила. Сжала. Стало дико интересно, какого она размера. Столь же огромная, как и он сам, или наоборот?

Запястье обожгло касанием, когда он отдернул меня от своего ремня. Вперился внимательным взглядом и пробасил:

– Вы девственница?

Глава 5.

Какой глупый вопрос. Разумеется. Все это знают. Второй рукой пробираюсь к предмету своего любопытства. Твердого под мягкой тканью брюк. Горячего такого.

Борис Александрович резко толкает меня к дверце сидения. Отпускает руку, но тут же жестко сжимает пальцами соски. Крутит.

– Ай, – ошеломлено восклицаю, но тут же хохочу. Ну я же говорю: ни капли нежности. Просто животное.

– Нина, вы девственница!? – снова спрашивает он и как будто собирается оторвать твердые камушки сосков.

– Да! Да! Конечно, да! – закричала ему в безэмоциональную маску лица и тут же выдохнула, когда он отпустил меня. Облегчение от боли тут же приносит новую порцию веселья. Но рассмеяться я не успеваю. Машина резко дернулась с места, и меня откинуло назад.

Рев мотора заглушил мой истерический смех, пока мы мчались по новенькой, сделанной только два года назад, дороге. И если в остальной части России дороги одноразовые, то у нас в городе все стало делаться на века. Распоряжение генерального директора металлургического комбината. Того самого, что вжимает педаль в пол. Того самого, что своим запахом душит во мне нормы морали и воспитания. Где-то точно должно быть написано: не нюхать чужого мужчину, не лезть к нему в рубашку и не гладить волосатую грудь.

Машина резко вильнула вправо и меня в очередной раз подкинуло на ухабе.

Мне стало так хорошо, еще никогда я не ехала с такой скоростью. Еще никогда внутри меня не зажигалось такое пламя. Мне хотелось улыбаться, кричать, танцевать. Любить.

А Андрей не любил меня. Ему было дороже не наше соглашение, а мнение таких, как Лескова. Он втоптал в грязь наши чувства. Он уничтожил мою веру в него. Он уничтожил отношения.

Ком в груди рос с поразительной скоростью. Я начала задыхаться, так сдавило невидимой нитью мне горло. Она врезалась в кожу. Причиняла боль. Одна слеза скатилась и затерялась внизу, вторая коснулась иссушенных смехом губ. А дальше начался нескончаемый водопад слез. Реву на разрыв в машине начальника отца и задыхаюсь.

Андрей был для меня принцем, а стал никем.

– Да ебана в рот, – слышу где-то сбоку рык, и машину снова подкидывает на ухабе.

Пока захлебываюсь слезами, даже не замечаю, как машина затормозила. Сквозь пелену слез не могу разглядеть, где мы находимся.

И я хочу спросить дома ли мы уже, как вдруг дверца справа открывается, и меня обволакивает прохладной горного воздуха.