Слушая его, сэр Доудсен пришел к выводу, что он с ним согласен, может быть, впервые за все время их общения. Едва они успели повернуть за угол, как навстречу им кинулся детина в безупречном черном костюме. Однако костюм — это единственное, что было в нем безупречным. О лице его, например, такого сказать ну никак нельзя. Оно белело, как ранний утренний снег, губы его дрожали, а в глазах застыл панический ужас.

— Сергей Валентинович, как хорошо, что вы так вовремя! — проблеял он, подлетев к Боброву на полусогнутых. — Какое счастье, что вы решили вернуться!

Александр сразу же заподозрил неладное. Да и Серж, похоже, тоже.

— Нестеров, ты что, охренел? Какое вернуться, я только что приехал!

— Разве? — на секунду тот будто не поверил, а потом рукой махнул, — Какая теперь разница! У нас такое стряслось!

— Опять истерит? — деловито осведомился он.

— Хуже, все гораздо хуже!

— Что там может быть хуже? — нервно изумился меценат.

— Она мертва!

Серж замер на месте, пристально посмотрел на детину в черном костюме. Александр сжал в руке набалдашник трости. Он понял: этот бледный господин даже в мыслях не имеет шутить. Понял это и Серж.

— Что произошло? — тихо спросил он и быстро пошел по коридору.

Сэру Доудсену пришлось изрядно прибавить шагу, чтобы не отстать.

— Никто ничего не может понять, — затараторил детина в черном костюме. — Я захожу, чтобы звать ее на сцену, а она на полу в луже крови.

— Может, в обморок упала, поранилась?

— Какое там! — Нестеров в отчаянии заломил руки, что совсем не соответствовало ни его внушительному виду, ни представлению Александра о том, как должен вести себя хорошо воспитанный джентльмен. Джентльмен, в понимании выпускников Итона и Оксфорда, должен всегда оставаться невозмутимым. И, даже оказавшись в эпицентре добротного землетрясения, максимум, что он может себе позволить, так это изумленно вскинуть бровь. Желательно правую. Собственно говоря, потомок древнего рода Доудсенов именно так и поступил.

Но детина в черном костюме ничего о правилах хорошего тона не знал, а потому бледнел, трясся и бессвязно блеял, семеня за Сержем:

— У нее дырочка в голове. От пули. Я сначала ведь, как вы, решил, что, может, споткнулась, упала. Она как приехала, все нервничала. Грозилась уехать с концерта. Да девка эта еще ей под ноги упала. Тут Ирма просто взбесилась. Кричала на нас, что ее плохо охраняют, что, растерзай ее у нас на глазах, мы и пальцем не пошевелим. Позорила, в общем, от души. Потом приказала всем выйти. Я оставил двоих у дверей и пошел с ребятами к сцене. Ну, как положено, чтобы коридор создать. А она и тех, кто остался у двери, прогнала прочь. Сказала, что до выхода будет отдыхать, чтобы ее не беспокоили. Ну, как обычно. А когда я пришел, у двери никого, а она, ох.., лежит, бедняжка, вся в крови.

— Милицию вызвали?

— Пять минут назад.

— Черт, они, наверное, уже подъезжают.

Серж вдруг перешел на бег. Александр чуть повыше поднял правую бровь, но устремился следом.

— Чтобы никого рядом с гримеркой до приезда оперов не было, — отрывисто приказал меценат. — Сам станешь у дверей!

Надо сказать, что жизнь сэра Доудсена протекала вдали от всевозможных преступлений. В студенческую бытность он ни раз сталкивался с полицией и дважды подвергался суровым наказаниям по суду, которые исчислялись штрафами по пять фунтов каждый. Исходя из этого, он полагал, что прекрасно осведомлен о преступном мире и ничто в нем не может его шокировать. Однако картина, представшая перед его очами, когда он вслед за меценатом влетел в гримерку, показалась ему ужасной. В центре комнаты, возле поваленного стула, лежала довольно красивая шатенка в длинном синем платье с глубоким декольте. Ее лицо с тонкими чертами портило небольшое отверстие в самом центре высокого лба. Глаза ее были открыты и полны безразличия или даже презрения.