Три секунды на раздумье:

Раз – вернуться домой… хорошо.

Два – вернуть свое имя и репутацию… отлично.

Три – жить и не оглядываться… охуительно.

— Валяй, — я откидываюсь на спинку скрипучего стула.

Брат протягивает желтый пухлый конверт.

Как обычно там фото объекта и вся поверхностная инфа.

Остальное я добываю сам.

— Кто там? — не тороплюсь брать конверт.

— Саша Кириченко.

Ни имя, ни фамилия мне ни о чем не говорят.

Все же ладони дико зудят, и меня раздирает от любопытства.

В груди воспламеняется пожар, по венам несется адреналин.

Давно позабытые чувства вырываются наружу, и я резко хватаю конверт.

— И чем же этот Саша так неугоден этому миру? — спрашиваю и рывками распечатываю желтый пакет.

— Неугоден? — прыскает от смеха брат.

Я на секунду зависаю от его реакции.

Не догоняю: чем она вызвана.

Я сказал что-то смешное?

Пальцы нащупывают плотную фотокарточку, я осторожно и понемногу вытаскиваю ее из конверта.

Переворачиваю снимок и словно ловлю пулю прямо в грудь.

Без шанса на выживание.

Дыхание спирает, сердце замирает, а адреналин, несущийся по венам, разрывает тонкие капилляры на ошметки.

С фотографии на меня смотрит улыбчивая девчонка.

И я ее знаю.

Прекрасно помню ее дурманящий запах и помню нежность каждого миллиметра медовой кожи.

Вот только знаю я ее не как Сашу, а как Веру.

2. ГЛАВА 1.

Родион

За три месяца до событий в прологе.

Все мое внимание приковано к легкому белому сарафану.

Голодный взгляд скользит по загорелым стройным ножкам. На них обуты римские сандалии, и тонкие светлые ремешки соблазнительно обвивают напряженные икры.

Их обладательница свободно двигается на танцполе с закрытыми глазами.

Девочка кайфует, раскинув руки в стороны.

Кружится под энергичную музыку и хлещет соседей длинными волосами.

Возникает ощущение легкости и беспечности.

Поэтому на моих губах непроизвольно растягивается улыбка.

Наблюдать за этим ангелом одно удовольствие. Хоть что-то хорошее появилось в моей никчемной жизни за последние два месяца.

Бросаю взгляд в стороны и осознаю, что зритель я такой не один.

За соседними столиками сидят и скалятся другие мужчины.

Мне это не нравится. Пиздец как напрягает.

Мысленно я уже присвоил девочку себе.

— Родион, генацвале, что такой грустный? — за мой столик падает веселый Гела.

(«Генацвале» – уважительное обращение, принятое у грузин).

Хороший мужик. И жена Софико у него крутая. А как готовит… пальчики оближешь.

Сегодня Гела и Софико вытянули меня в местный уличный ресторанчик немного развеяться.

Комната, которую я у них снимаю – стала моей тюрьмой. Лишний раз носа на улицу не показываю.

Они думают, что я приехал в Батуми в долгий отпуск и отсыпаюсь.

Вру я красиво, но они и не особо лезут с расспросами, главное, что плачẏ я вовремя.

— Вино закончилось, — усмехаюсь и демонстрирую ему свой пустой бокал.

— Не порядок, сейчас все исправим, — Гела серьезно качает головой и уходит в сторону бара, а я вновь возвращаю внимание к ангелу в белом сарафане.

Она здесь не одна.

Вокруг нее вьются две подружки.

Сто процентов приехали из России. Наших красавиц везде видно.

Таинственная незнакомка без устали порхает в центре танцпола.

Не могу отвести от нее взгляда.

Наблюдаю за ее тонкими кистями, рассекающими накаленный воздух, замечаю, как аппетитно сотрясается ее грудь. Торчит. Размер второй, мой любимый.

Мои ладони соскучились по девичьим прелестям. Аж слюна выделяется.

Белые бретельки сарафана то и дело норовят сорваться с острых плеч.

Когда ангел поднимает ручки вверх, юбка искушенно задирается, демонстрируя загорелые бедра.

Кажется, если она еще немного дернется, то можно увидеть округлую попку.