Садистка сидела напротив, сцепив руки на груди и нервно постукивая каблуком по ножке стула. Задумчиво хмурилась.

— Ну допустим. Тогда зачем он вообще сделал это с тобой?

— Потому что он извращенец, помешанный на шрамах, — хрипло повторила я слова своего самого первого конвоира. В горле стоял ком, в груди расползалось удушающее разочарование. — Об этом все знают. Все… кроме вонючих червей из подземелья.

В ответ получила удар по лицу, и меня снова перевели в другое помещение со множеством шкафчиков и белыми кафельными стенами. Здесь было холодно и остро пахло чем-то медицинским, таким отчего невольно замирало сердце и тревожно подводило живот… но мне было всё равно. Не волновала ни разбитая губа, ни предстоящие пытки.

Нет никакого датчика. А значит, и никакого сверхважного умысла отдать меня этому психованному аристократу, кроме как получить от него взамен моего отца.

Переход от горечи предательства к неожиданному пониманию что всё не так, к радости, надежде и даже готовности пожертвовать собой, лишь бы это место действительно выявили и уничтожили… а затем снова к горькому разочарованию и безысходности был настолько резким, что я, похоже, всё-таки сдалась. Нет, я не могла как Ольга Кречет — до последнего гордо держать голову поднятой. Потому что меня косил вовсе не страх за свою жизнь, а пустота в душе, глубокая и тёмная. И вовсе не здесь меня сломают, замучают и убьют, потому что это уже сделал Игнат, предав. И теперь я только конвульсивно дёргаюсь, зачем-то цепляясь за призраки надежды. Надежды на что? На чудо? Чудес не бывает, так говорил сам Игнат. Только причины и следствия.

Я поверила не тому и, как следствие, получила не то, вот и всё. А доверилась бы Морозу, сидела бы сейчас в безопасности. Проклятый крокодил. Ну и каково тебе теперь? Доволен ли своей местью? Не ёкает ли сердце, при воспоминании о цене?

Впрочем, камни не ёкают, не болят и не сожалеют. Они вообще только и могут, что делать больно. И хотя бы в этом Игнат не врал.

— Где камни?

Вопрос прозвучал так в тему мыслям, что я рассмеялась. А по щекам скользнули слёзы.

— Понятия не имею.

— Ах да, у нас же амнезия! — с ядовитым удовольствием ухмыльнулась садистка. — Ну что ж, я помогу вспомнить. Это будет намного больнее, чем если бы ты рассказала сама, но тем интереснее.

Я безразлично скосила на неё глаза.

— Валяй. Даже интересно, что сделает с вами ваш главный психопат, когда до него дойдёт, что Гордеев его просто поимел.

— Тю-тю-тю, — ухмыльнулась садистка. Ей полегчало, и это было заметно: тон уже спокойный и даже шутливый, словно сволочь и сама забавлялась недавней паникой. — Какая милая наивность! Неужели ты думаешь, что твой дорогой Гордеев не дал нам гарантии, что ты всё знаешь? А он дал, и такие, что сомневаться в них не приходится. Тем более теперь, когда мы точно знаем, что нет никакого чипа, а значит, и никакого смысла рисковать жизнью, затевая такую сложную игру с теми, кого побаивается сам Бог! Так что не упрямься, девочка. У нас есть всё для того, чтобы ты заговорила, от гипноза до банальных пыток и даже трепанации. А если и это не поможет, мы применим кое-что безотказное, такое, от чего ты, по уши влюблённая дура, заговоришь едва только эта дверь откроется и сюда введут…

Оглушающий грохот содрогнул скальную твердь от недр до самой макушки, и всё вмиг смешалось: камни, осколки стекла и обломки приборов, пыль, крики, конвульсивно мигающий свет… Снова грохот. И вдруг — полная темнота. И всё, что я успела заметить в последнее мгновенье — садистку, размозжённую ворвавшейся сквозь панельный потолок глыбой.