Остаюсь одна. И первое что делаю, вытаскиваю изо рта мерзкую тряпку, отшвыриваю ее подальше и по инерции хватаю губами воздух, пытаясь надышаться и не слишком залипать на том, что он не особо свеж и чист. Получается не очень, но я стараюсь.

Сильно хочется пить, хотя бы просто смочить сухое горло, но такой роскоши мне никто не предлагает, потому плюхаюсь на зад и оглядываюсь кругом, чтобы хоть немного прийти в себя.

Окружающая обстановка лишь сильнее угнетает. Я нахожусь в прямоугольном помещении площадью метров двадцать с двумя небольшими окошками под потолком, забранными решетками. Над металлической дверью размещается единственная маленькая круглая лампочка, которая освещает ближайшие пару метров. Мебели нет. Но кроме моего матраса на противоположной стороне замечаю еще пару таких же ущербных лежаков. Из удобств – в дальнем углу ведро, от которого хочется разучиться дышать. Запах от него раздается такой, что в предназначении сомневаться не приходится. И на этом всё.

Сделать вывод, что до меня здесь удерживали точно такую же «дичь», а может даже сводную сестру, дело пяти секунд. Все это жутко подрывает боевой дух, но стараюсь не сдаваться. Размеренно дышу, осматриваюсь внимательнее, пытаюсь расслабиться и не трястись от сырой прохлады, изучаю собственный непрезентабельный вид, усаживаюсь поудобнее, чтобы не давить на синяки и ссадины. Думаю обо всем и ни о чем одновременно.

Но в итоге не выдерживаю. Нервы сдают. Слезы прорываются не просто тихими беззвучными потоками, а так, как полагается, со всхлипами, подвыванием, заложенным носом и болью в голове.

Всё, что происходит в моей жизни последние месяцы вдруг обрушивается скопом, мелькает перед глазами как кадры кинопленки, поставленной на ускорение. Приходит понимание, что это реально моя жизнь, а не сюжет какого-нибудь триллера на экране кинотеатра, который можно перестать смотреть.

Здесь не вырвешься. Не нажмешь стоп. Не выключишь.

Мне страшно.

Очень.

Кажется, впервые я смотрю на ситуацию своей сестры под другим углом, четче понимаю ее слабость и внутреннюю боль, разрушение и опустошение. Оказывается, я – совсем не смелая девчонка, которая готова воевать против кучи мужиков. Я боюсь. Дрожу и паникую. И не только потому, что смутно представляю, что со мной в скором времени сделают. Я боюсь сломаться заранее, потому что прекрасно помню рассказ Жданы и описываемые ею ужасы.

Я не хочу умирать, мечтаю спастись и выжить. Но так сильно боюсь издевательств и пыток, так до жути сильно их боюсь, что в голову забредает дикая мысль, что лучше уж не выжить, лишь бы не мучиться.

Не знаю от чего трясет больше: от непомерно богатой фантазии или все же от холода. И зубы стучат, так, что начинает болеть челюсть. Я все вою и вою, не в силах успокоиться и не имея возможности даже вытереть нос и лицо.

А потом вдруг все эмоции вырубает. Я вспоминаю предсмертную записку Марко. Его веселый настрой, хотя он уже подозревал, что умрет. Его веру в меня и позитив. Его глаза, смотрящие на Джастину с интересом и влюбленностью.

И выдыхаю боль через стон. С силой разжимаю скрюченные пальцы, которыми обхватывала колени, пока раскачивалась туда-сюда, как маятник. Разминаю кулаки, восстанавливая кровообращение. Вытираю еще мокрое лицо. Как могу, привожу одежду в порядок… И даю себе мысленную установку – не сдаваться, но и не геройствовать. Быть сильной не для кого-то, а ради себя. Потому что все можно изменить, пока я жива, а вот потом…

Потом и буду думать.

Подтягиваю ноги к животу, без раздумий укладываюсь на правый бок, который не пострадал, сильнее запахиваю пальто, прикрываясь от холода, и заставляю себя уснуть. Чтобы не ждало меня потом, сейчас следует отдохнуть и набраться сил. Сломаться – очень легко. Выстоять – неимоверно сложно.