Шёл к ней проверить как она. Обманывался ли я в воспоминаниях о ночном насилии, а наткнулся на запертую дверь! Какого лешего она смела от меня запираться?! Это мой дом! Она – моя собственность!

И если приспичит, я должен получать желаемое!

Меня до сих пор не отпускало жгучее, разрывающее изнутри негодование. Я к ней с миром, с вещами, хотел поговорить, убедиться, что она в норме.

Хотя, именно осознание, что я сделал то, что бы не посмел по-трезвому и никогда не позволял до сего ни с кем до барбариски, стало для меня катализатором волны плохо контролируемой агрессии.

Потому и спешно ретировался, дабы не натворить ещё дел. Наедине в ее комнатке когда она такая беззащитная, слабая, но при этом рычащая, я за себя не ручался.

Зло посматривал на заветные цифры времени на экране айфона. Дал девчонке еще пару минут, а потом... 

Мысль улетучилась, глазами уловил движение на лестнице, и секундой погодя появилась Бориска.

В джинсах, какой-то несуразной рубашке, кроссовках. Не помнил, чтобы в её гардеробе хоть когда-нибудь мелькали подобные вещи. Но промолчал насчет её выбора одежды и терпеливо наблюдал, как чеканной походкой спустилась в столовую, с надменным видом прошлась до стола. Молча села  предельно далеко — аккурат напротив моего места во главе. 

При этом взгляда не отводила почти дерзила и бросала вызов. Но я по-прежнему был терпелив. Правда, хотел без ругани обойтись. Прояснить моменты, решить, что делать дальше.

Я! Но явно не она:

— Ещё раз меня тронешь силой, убью! — придвинула тарелку с завтраком, который бесшумно и аккуратно перед ней поставила Алевтина Николаевна. 

— Не строй из себя жертву насилия. Ешь, — кивнул на тарелку, — у меня много дел, а нам обговорить кое-что нужно.

— Не строить кого? — шикнула Бориска. Её глаза гневом праведным сверкнули. — Ты насильник! И если у нотариуса было грязно и гадко, то ночью ты поступил как животное!

 — За языком следи, — брякнул мрачно. Нет, где-то в глубине души трепыхалась мысль, что вчера не подрасчитал с выпивкой, но лишь с этим... Т*ть я её хотел. Пусть не в таком беспамятстве и не с такого посыла, каким отравился в компании Розгиных, но, однозначно, я бы ее сделал своей!

— Я же сказала, что девственница, — выплюнула злость Бориска.

— А я не поверил, — в свою очередь повёл плечом. — Ничего страшного не случилось. Подумаешь, девственности лишилась! Какая разница. — это уже бравада, чтобы выгородить себя. Ибо всё острее понимал, как неправ. Но, млять, я её ненавидел! Разве я мог признаться в собственном бесчинстве дочери Митич?

— Есть разница! — отчеканила барбариска. — Был бы нежнее и мягче, мне бы не было так больно и тошно!

— Первый раз всегда больно, — парировал я.

— Ну спасибо, — огрызнулась девчонка. 

Желание препираться не было от слова «совсем», но и слушать её недовольство МНОЙ и МОИМИ деяниями тоже. Я не для того её взял домой. Чего не хватало потакать избалованной бестии.

— Вот что, Бориска, — отложил вилку, и сложив руки замком, мрачно таранил её взглядом, — заруби себе на носу, со мной не будет мягко и нежно. Я не занимаюсь любовью! Я люблю секс. И трахаю! И тебя купил не для нежностей и розовых отношений. Я буду тебе еб*ть жестко и во все дыры, которые для этого дела приспособлены.

Бориска побледнела, покраснела, видел, как в глазах бушует негодование, возмущение, но от страха оказаться битой, она всё это душила в себе.

— И меня не колышет возражения и бабские отмазки «голова болит», «месячные», «луна не в той фазе», «устала», «ты пьян».  Мне глубоко до всего похеру. Меня волнует лишь моё желание. И если захочу — прокладки в сторону полетят, луна займет нужную фазу, боль в голове улетучится, усталость смениться бодрячком, пьяные будут в твоем вкусе! В противном случае жить тебе в нищете, да на улице. И рыдать из-за жестокости людей. — отчеканил свои правила в новом нелицеприятном виде.