Собиралась я, как мне показалось, дольше, чем шел сам осмотр. Спустя пятнадцать минут от его начала мы уже обошли все жилые помещения, и я обессиленно привалилась к стене у двери последней жилой каюты. Ее обитатель был мертв уже давно. Тело успело остыть, а в помещении, даже несмотря на систему вентиляции, витал едва уловимый сладковатый запах смерти.

Всего мы обнаружили три трупа из семерых, которые сопровождали Шрама. Причем один из троих умер по глупости: видимо, во время приступа неудачно упал с кровати и свернул себе шею. И еще трое заразились уже на корабле. Мои помощники, увидев это, прониклись таким уважением ко мне, что едва ли не заглядывали мне в рот. Оно и понятно. Своим, казалось, не особо логичным распоряжением натянуть средства защиты я спасла им жизни. Или отсрочила неизбежное, как гаденько нашептывал мне мой внутренний голос.

Потратив минуту на то, чтобы взять под контроль свои чувства, я сумрачно уставилась на своих помощников, помощь которых мне так и не потребовалась:

— Ребята, я к Шраму. Он должен знать, что происходит у него на корабле. А вы… Вам бы пройти санобработку, перед тем как снимать средства защиты…

Тот, которого я про себя окрестила баклажанчиком, неловко переступил с ноги на ногу. От него совета ждать явно не приходилось. Зато его товарищ с ходу предложил:

— Камера для очистки грузов подойдет? Там есть режим санобработки при наличии кислорода для живых организмов…

Я облегченно улыбнулась:

— Если ею можно воспользоваться прямо сейчас, на ходу, то это идеальное решение нашей проблемы!

На том мы и расстались. Мои помощники потопали производить санобработку, а я пошла искать Шрама. Впрочем, искать, это было слишком громко сказано. Я была абсолютно уверена, что единственное место, где сейчас может находиться капитан корабля, это рубка управления. Или иначе капитанский мостик. Там Шрам и нашелся.

Он сидел почти в позе роденовского Мыслителя в кресле по центру рубки. Отличие было одно: знаменитая статуя опиралась локтем на собственное колено. А Шрам опирался на подлокотник кресла. Лицо же его при этом выражало крайнюю степень задумчивости и озабоченности. Видимо, у нас назревали нешуточные проблемы. А я сейчас явно добавлю еще.

У Шрама не дрогнул в лице ни единый мускул, когда он меня заметил. И вместе с тем мне как-то сразу стало ясно, что Шрам понял все.

— Сколько? — сухо поинтересовался, глядя сиреневыми глазами мне прямо в душу.

Я невольно смутилась от этого пронзительного взгляда и опустила глаза. Так было легче не то что рассказывать плохие новости, даже дышать.

— Трое уже. Из тех, кто участвовал в вылазке. И еще двоих, боюсь, я уже не спасу. Слишком поздно. К тому же нужно принимать меры, чтобы не заразились остальные. Потому что из тех, кто оставался на корабле, трое уже подцепили заразу от товарищей…

Я говорила, а сама с ужасом понимала, что вот прямо сейчас воплощается в жизнь мой самый жуткий кошмар. Когда-то, когда на первом курсе Академии нас до колик напугали на лекции последствиями халатности при работе в лаборатории и влиянием этих последствий на мирное население, я больше всего на свете боялась эпидемии инфекционного заболевания. И вот сейчас, похоже, этот момент настал.

Когда я закончила свое невеселый рассказ, Шрам потерянно потер кожу над левой бровью:

— Мда-а-а-а… Дела-а-а-а… И Тейт, сволочь, похоже, хорошо был обо всем осведомлен. Потому что то, что он сейчас делает, — Шрам неприязненно кивнул головой назад, туда, где в ледяном безмолвии космоса нас медленно нагоняли пришлые корабли, — просто воняет циничным расчетом.