«Детство Никиты» принадлежит к удивительным книгам: прочтешь, и хочется пересказать ее всю – от слова до слова. Радует каждая фраза. Как празднично описаны морозные узоры на окнах! Какими теплыми кажутся солнечные квадраты на полу горницы! Так и видишь на снегу «синие следы зайцев» и «стеклянные следы полозьев», которые «бегут» от дома через весь двор. Никита подходит к окну, смотрит на заваленный снегом сад. На ветке сирени сидит «черная головастая ворона, похожая на чёрта». Никита постучал пальцем в окно. «Ворона шарахнулась боком и полетела, сбивая крыльями снег с ветвей». Кажется, что она каркнула, хотя про это не сказано.
Читая книгу, чувствуешь, что каждое слово, которое ставит Толстой, – самое точное, единственно верное слово. Морозным утром «хрустят» ступени под шагами Никиты. Обычно говорят: «хрустит снег». У Толстого – ступени. Про воздух, который колет щеки иголочками, писатель сказал: «Воздух морозный и тонкий». Тонкий воздух! Кажется, что Толстой наделяет нас еще неведомой остротой чувств – учит постигать прелесть весеннего вечера, когда на зеленом небе затеплилась первая, «чистая, как льдинка, звезда», учит вглядываться в мигание молний над темным июльским садом, слышать жар летней степи, горячей от спелых хлебов, вековечный свист ветра в ушах, когда скачешь на лошади.
В самых обыкновенных событиях жизни Никиты Толстой находит неизъяснимую прелесть – в решении арифметических задач, в писании диктанта, в скучном вечере, который кончился приездом гостей. Поэзия разлита во всем, что окружает этого мальчика – нежного, наблюдательного и очень серьезного. Все полно для него значения, все можно, все интересно. Благодаря этому даже собаки Шарок и Каток, даже кот Василий Васильевич, еж Ахилка, скворец Желтухин, как в сказке, наделены в этой книге характерами и занимают в ней важное место.
Но вот дочитана повесть. Вы чувствуете, что подружились с Никитой, навсегда полюбили этого доброжелательного десятилетнего человека. Вы словно прожили с ним целый год – от зимы до зимы – и вместе с ним повзрослели. Вместе с ним вы научились видеть необыкновенное в самых обыкновенных вещах, с новой силой и свежестью ощутили любовь к русским людям, к русской земле и русской природе. И узнали еще душевные и умственные черты, из которых сформировался потом талант великого русского писателя Алексея Толстого.
Ираклий Андроников
Детство Никиты
Моему сыну
Никите Алексеевичу Толстому
с глубоким уважением посвящаю
Автор
Солнечное утро
Никита вздохнул, просыпаясь, и открыл глаза. Сквозь морозные узоры на окнах, сквозь чудесно расписанные серебром звезды и лапчатые листья светило солнце. Свет в комнате был снежно-белый. С умывальной чашки скользнул зайчик и дрожал на стене.
Открыв глаза, Никита вспомнил, что вчера вечером плотник Пахом сказал ему:
– Вот я ее смажу да полью хорошенько, а ты утром встанешь – садись и поезжай.
Вчера к вечеру Пахом, кривой и рябой мужик, смастерил Никите, по особенной его просьбе, скамейку. Делалась она так.
В каретнике[1], на верстаке, среди кольцом закрученных пахучих стружек, Пахом выстрогал две доски и четыре ножки; нижняя доска с переднего края – с носа – срезанная, чтобы не заедалась в снег; ножки точеные; в верхней доске сделаны два выреза для ног, чтобы ловчее сидеть. Нижняя доска обмазывалась коровьим навозом и три раза поливалась водой на морозе, – после этого она делалась как зеркало, к верхней доске привязывалась веревочка – возить скамейку и когда едешь с горы, то править.
Сейчас скамейка, конечно, уже готова и стоит у крыльца. Пахом такой человек. «Если, – говорит, – что я сказал – закон, сделаю».