Ответ носильщика, хоть и довольно строгой, но вполне дружелюбной наружности, показался в тот момент Питеру просто веселой шуткой, и только гораздо позже он понял, что означали его слова.

Если вам приходилось когда-нибудь видеть миску с тестом для хлеба, поставленным у огня, чтобы оно поскорей подошло, и в вас тогда еще не угас огонь любопытства по отношению ко всему, что вы видите, то, бьюсь об заклад, вы не смогли удержаться и ткнули пальцем в мягкий кругаль, свернувшийся в миске, словно гигантский гриб. И вы, разумеется, помните, что ваш палец оставил на тесте дырку, но она на ваших глазах начала затягиваться, и вскоре даже следа от нее не осталось, ну, может быть, только черное пятнышко на поверхности от чересчур грязных рук.

Вот то же самое произошло и с горем, которое охватило детей, когда папа внезапно исчез из дома, а мама так сильно расстраивалась. Оно прочертило глубокий след в их сознании, но он уже начал затягиваться.

Они достаточно скоро привыкли жить без отца, хотя помнили и любили его, не ходить больше в школу и редко видеться с мамой, которая целыми днями сидела теперь запершись в своей комнате и там писала, писала, писала, чтобы, спустившись к пятичасовому чаю, прочесть им только что сочиненную замечательную историю.

Камни, холмы, деревья, канал и, в первую очередь, железная дорога принесли для них столько нового и так нравились им, что прежнюю свою жизнь в особняке со всеми современными удобствами они вспоминали словно далекий сон.

Мама уже не однажды им говорила, что они стали теперь совсем бедными, но они считали, что это всего лишь фигура речи. Взрослые, даже мамы, часто ведь что-нибудь говорят, ничего особенного не имея в виду. Ну, как бы просто, чтобы сказать. К тому же еда у них в доме всегда была, а носили они свою прежнюю хорошую одежду, которой у бедных людей не бывает.

Но однажды в июне случились подряд целых три мокрых дня. Прямые струи дождя лились, не переставая. Нечего было даже и думать выйти на улицу, а в доме настал жуткий холод. Зябко ежась, дети стали стучаться в мамину комнату.

– Что случилось? – спросила она.

– Я хочу, чтобы ты разрешила мне разжечь в камине огонь, – объяснила ей Бобби. – Я это сумею.

Мама ответила:

– Нет, дорогой мой утеночек, мы не можем себе позволить в июне топить камин. Уголь так дорог. А если вам холодно, бегите-ка на чердак и побеситесь там от души. Это наверняка вас согреет.

– Мама, но для камина нужно совсем немного угля, – попыталась ее убедить Бобби.

– И все равно это больше, чем мы себе можем позволить, – с веселым видом проговорила мама. – Ну же, бегите, мои дорогие. Я ужасно сейчас занята.

– Мама вечно теперь занята, – шепнула Филлис на ухо Питеру, но он ей ничего не ответил, а просто пожал плечами. Он думал.

Процесс этот, правда, вскоре прервался игрой в разбойничье лежбище на чердаке. Питер, естественно, был главарем, Роберта одновременно играла роль его верной подручной, всех остальных членов шайки и матери Филлис. А Филлис изображала прекрасную деву, взятую шайкой в заложницы, за которую вскоре был выплачен щедрый выкуп в виде большого количества конских бобов.

К чаю они спустились, раскрасневшиеся от беготни и жизнерадостные, как горные разбойники, которым досталась большая добыча.

Филлис намазала маслом хлеб и собиралась уже водрузить сверху солидную порцию джема, но мама воскликнула:

– Или джем или масло, милая. И то и другое вместе нельзя. Мы не можем себе позволить подобную роскошь.

Филлис без возражений съела уже намазанный маслом кусок, после него – еще один, с джемом, а Питер перемежал глубокие размышления глотками слабого чая.