Но Лия уже вышла из образа Джульетты и заговорила чётко, деловито, насмешливо:

– Почему же? Ты зришь меня насквозь, дай же и мне заглянуть внутрь тебя и рассказать, что я там вижу. А вижу я обыкновенную спящую царевну: лежит она в своём хрустальном гробу в ожидании смельчака, который однажды проберётся в заколдованный лес и отважится её, такую распрекрасную, разбудить!

Эмма со вздохом откинулась на спинку стула.

– Господь с тобой, Лия! К чему эти шаблонные аллегории?

– К чему? – взвилась та. – Да к тому, что сон – это не жизнь! Пока ты дремлешь, часики тикают! Прости за откровенность, но в вопросах любви ты старомодная дурочка. Будешь ждать своего суженого, пока не состаришься. В итоге выйдешь замуж за человека достойного, пусть немного побитого молью, и будете вы вместе до конца дней своих посещать выставки-театры да рецензировать статьи друг друга… – Лия вдруг наклонилась и схватила сестру за руку, этим детским порывом выдав своё настоящее состояние: растерянность, волнение, тревогу. – Но я так не хочу! Я хочу жить сейчас и любить сейчас! А Оскар – он такой… такой настоящий, понимаешь? И я с ним настоящая. Пусть люди думают, что хотят, но нас связывает куда больше, чем работа. Да, он предложил мне главную роль в своём новом проекте…

– Прямо-таки рыцарь киноиндустрии! – не удержалась от колкости Эмма. – Ради дамы сердца готов на финансовый риск и медийный подвиг…

– Не в этом дело! – возразила Лия. – Главное, что с Оскаром я могу быть сама собой, ни под кого не подстраиваясь. Но если я сейчас не поеду с ним, Оскар решит, что я не верю в него как в режиссёра и не доверяю ему как мужчине – и укатит в свою Европу один, искать другую музу…

Лия резко умолкла, отстранилась и уронила голову на руки, не отдавая себе отчёта в том, насколько театральна её поза. Актриса душой и телом, она не умела по-другому. Она всегда была настроена на зрителя, даже если видеть её мог только Господь Бог. Красота ради красоты! Как великий Гауди разукрасил купол собора, видимый только с неба, так и Лия Ристич играла, в основном, ради самой игры…

– Ладно, Ли, – вздохнула Эмма, поддаваясь напористому обаянию сестры. – Убедила. Когда-нибудь ты точно получишь своего Оскара. Не этого, так другого… позолоченного и с мечом!

– С этим Оскаром я обязательно добьюсь и того, позолоченного! – засмеялась Лия, почувствовав смену настроения сестры. – Помоги, а? Вспомни, сколько раз мы менялись одеждой в садике, в школе, в гостях, и никто не замечал замены, даже мама с папой! Ты ведь тоже актриса, Эм, даже почище меня – только играешь не для зрителей, а для себя…

– Тебе не кажется, Ли, что время детских проделок давно прошло? – перебила сестру Эмма, невольно улыбнувшись: надо же, они даже сравнения одни и те же используют.

– В последний раз, Эмма! Скажем, в знак прощания с детством. Это будет абсолютно безобидная шалость, никому от неё хуже не станет. Ну да, папа чуток пометает молнии, но тебе-то что? Завтра ты уже будешь далеко, а я – ещё дальше! Тебе даже ничего не нужно делать, только сходить в оперу с приятным молодым человеком… Ладно, не очень молодым, но довольно приятным – как-никак, сотрудник посольства, достойная партия и всё такое.

– Чудненько! – сочувственно заключила Эмма. – Опять папа подсуетился? И как ему не надоест…

– Он упёртый. Вбил себе в голову, что только узы брака могут меня обуздать. Я же не такая благоразумная, как ты, хоть и старше на двенадцать минут…

– Допустим, я схожу в оперу вместо тебя, – снова перебила сестру Эмма, порядком устав от намёков на её мнимое благоразумие. – А что будешь делать ты?