Использовали мы его следующим образом. Сначала овес вместе с шелухой промалывали через мясорубку, а затем через сито просеивали полученную при этом овсяную муку, отделяя ее от шелухи. Из нее мы варили кашу и кисель, а небольшую часть муки жарили, естественно без масла, на сковороде. Полученной при этом коричневой мукой посыпали кашу. Поскольку эта мука имела слегка сладковатый вкус, то создавалась иллюзия того, что мы едим овсяную кашу с сахаром. О настоящем сахаре в то время мы не могли даже мечтать, поскольку он не фигурировал даже в талонах продовольственных иждивенческих карточек! Нам оставалось только руководствоваться бытующей тогда присказкой: «И мы с соседкой пробавлялись пустою кружкой кипятку!»

Не помню, сколько дней прошло после исчезновения Даниила, но вдруг к нам пришла мамина племянница, моя двоюродная сестра Вера. Она была одной из дочерей моей родной тети Лиды, рано ушедшей из жизни из-за туберкулеза.

Воспитанием и, отчасти, содержанием Веры и ее родной сестры Наташи после смерти Лиды вынуждена была заниматься моя мама до тех пор, пока не вышла замуж за Михаила, моего отчима, и не покинула отчий дом.

Вера, которая не выглядела такой истощенной, как мы, рассказала нам о том, что после одновременной эвакуации деда, Наташи и тети Куси (Екатерины Леонидовны, дочери Владимира Шервуда) в доме осталась совершенно одна. Как рассказала Вера, помимо того, что ей просто страшно находиться в пустом доме, и сам дом в любой момент могут снести. Дело в том, что в блокадном городе стало катастрофически не хватать дров для топки печей в условиях необычайно крепких морозов, и после вырубки соснового леса, который находился на месте нынешнего Пионерского парка, начали, не спрашивая ни у кого согласия, сносить в наших краях деревянные заборы и дома. Такая же участь ждала и наш дом, поэтому мама согласилась туда вернуться. Дополнительным аргументом в пользу этого решения стало также то, что в городе остался племянник С. И. Вавилова, Евгений, изредка навещавший квартиру, который мог проследить за ее сохранностью.

И вот, собрав самый необходимый скарб, который мог поместиться на детских саночках, используемых нами для перевозки воды из Невы, мы втроем двинулись пешком к отчему дому. На полпути до него нам, обессиленным многочасовой ходьбой, необходимо было немного передохнуть.

Единственным местом, где мы могли посидеть, был зал ожидания Финляндского вокзала, вход в который неожиданно оказался открытым. Сам вокзал в то время, естественно, не работал, но от него в ночное время уходили по Дороге жизни эшелоны с эвакуируемыми на Большую землю ленинградцами.

В отличие от других вокзалов, построенных в Петербурге до революции, Финляндский тогда выглядел весьма непрезентабельно. Здание было двухэтажным, фрагмент стены сохранился до настоящего времени. Возле него хотели поставить броневик, якобы с которого В. И. Ленин призывал к революции, но потом передумали. Вместо него в сквере перед вокзалом, который называют теперь площадь Ленина, уже стоял памятник, где вождь на броневике символично указывает ладонью правой руки в сторону зловещего Большого дома, расположенного в начале Литейного проспекта.

Отдохнув немного, поскольку предстоял еще долгий почти десятикилометровый путь, мы двинулись дальше.