Наместник ничего не сказал, только судорожно улыбнулся.

– Возвращайтесь на свой корабль, – ледяным голосом произнес пират. – И не смейте нас преследовать.

– Мы еще встретимся, капитан Крейн. – Улыбка Эйдела превратилась в оскал. – Если только тебя не сожрет твоя любимая рыбка. И с тобой… – Он бросил обжигающий взгляд в сторону Эсме. – С тобой мы тоже обязательно встретимся.

«Не хотелось бы…» – подумала она и погрузилась в темноту.

[– Это неправильно, Велин. Что бы ты ни говорил, как бы ни уговаривал – это неправильно.

– Объяснись, пожалуйста.

– Я… не верю, что Клятва должна быть именно такой, какая она есть. Если меня попросит о помощи преступник, убийца – что же, выходит, я не сумею ему отказать? Он…

– Не заслуживает помощи?

– Да! И не надо снова твердить про цветы в темноте. Есть люди, которые… которым…

– Лучше было бы умереть, – спокойно договаривает учитель за нее и, поднеся к губам чашку, делает глоток. В последнее время он пристрастился пить обжигающе горячий чай и по вечерам все время кутается в одеяло, даже если в доме тепло. – Я мог бы рассказать тебе о силе слов – в том числе и тех, из которых состоит Клятва, – о том, что они суть нити, которые сшивают нашу жизнь воедино, делают ее целой. Но ты же на самом деле хочешь услышать кое-что другое. Знаешь… – Он на мгновение умолкает, а потом на его усталом лице появляется грустная улыбка. – Однажды я спас человека. Если бы я этого не сделал, многие бы потом погибли; однако есть и те, кого спасенный мною убил, – и их немало. Отчасти в том, что с ними произошло, есть и моя вина. Но если бы я ему не помог… если бы я бросил его… – Велин качает головой, и она вдруг понимает, что он сейчас скажет. – Я бы тогда не смог жить. В этом-то все и дело, Эсме. Ты не можешь отказать вовсе не из-за Клятвы. Ты просто не можешь отказать. Такова наша с тобой природа, и с этим ничего не поделаешь.]

Пробуждение было не из приятных.

Первым делом Эсме почувствовала слабость во всем теле – даже пальцем не пошевелить: руки и ноги превратились в тряпичные чехлы, набитые ватой, словно у куклы. Потом пришла боль – как будто кто-то пытался высверлить дырку в ее правом виске. Усилием воли ей удалось загнать эту боль в дальний угол сознания, но справиться с ней полностью не получилось.

Целительница осторожно приоткрыла глаза.

Взгляд «Невесты» тотчас же сфокусировался на ней. Он по-прежнему давил, но уже не казался слишком уж неприятным. Возможно, она привыкла. Из иллюминатора лилось мягкое розоватое свечение. Рассвет? Закат? Сколько часов она провела без сознания и что с ней делали все это время?

Кристобаль Крейн сидел на сундуке в очень неудобной позе – вытянув длинные ноги, облокотившись о переборку, – и дремал. Он почти сразу проснулся и, откинув волосы с лица, добродушно-укоризненно сказал:

– Вы нас здорово напугали, Эсме.

Тут целительница сообразила, что на ней мужская рубашка. Щеки и уши покраснели так, что, наверное, от прикосновения к ним могла бы воспламениться бумага. Магус виновато развел руками:

– Смею напомнить, там было много крови, и ваша одежда некоторым образом пострадала.

Кровь! Эсме тотчас же про все забыла и потребовала рассказать, что с юнгой.

– Он жив и здоров, – спокойно ответил капитан. – Но у него пропал голос. Он может говорить только хриплым шепотом, и то недолго.

– О-о… – Эсме закрыла лицо руками, снова ощущая противную слабость в теле. – Я опять не смогла все сделать как надо…

– Нет, это никуда не годится, – перебил Крейн, нахмурившись. – Вы чуть было не погибли, спасая едва знакомого юнгу на пиратском корабле. Знаете, сколько времени вы провели без сознания? Двое суток с лишним. Вся команда, можно сказать, на цыпочках ходит, разговоры только о здоровье госпожи целительницы – и после этого вы смеете сокрушаться, что чего-то не доделали?