Зряшное дело. Не то, что буквы, вся книжка прыгала перед глазами, бешеным зайцем. Упустив в который раз строчку, кот захлопнул книгу, поискал, куда спрятать и, наконец, засунул себе в мешок. На привале, случится минутка, он ее опять откроет.

Второй день задворками княжества Венс они пробирались к восточной границе. Чалый указал дорогу верно. Может, и пожалел потом, только слово не таракан, влезло в чужое ухо, не выковырнешь. Шак с Собакой то и дело сверялись с нарисованной на старой клеенке картой. По ней, до границы оставался дневной переход с небольшим гаком. Гак они решили не считать. Вряд ли Чалый сильно ошибся. Так что к вечеру арлекины рассчитывали добраться до лесного урочища, по которому в этом княжестве было принято гонять контрабанду.

Саня поежился. Не думал, не гадал, жил в согласии с законами, – старался, во всяком случае, – а тут попал, так попал. И обратной дороги уже нет. Он себе ту дорогу отрезал собственным поганым языком. Сто раз была права мамка: гордость еще ни одного кота до добра не доводила. Ехал бы сейчас у Чалого в кибитке, халву кушал, вином запивал. Сам весь черный, в ухе серьга, на ногах шикарные сапоги лучшей цыганской работы. А еще бы ему Чалый дал рубаху красного атласа. О! Гитару забыл. Гитара бз-з-зым-м-м. Вай, вай, вай, загубила-а-а ты мою головушку…

– Цыпа, а вы давно вместе?

– Давно, наверное.

– Что значит: наверное? Ты разве точно не помнишь?

– Помню. Только я не всегда была с ними. Уходила.

– Надоело скитаться?

– Меня замуж взяли.

– И что?

– И ничего! – обернулась Фасолька. – Отстань от нее.

Саня, оторвался от созерцания облаков. У Сольки даже спина выражала возмущение. Он глянул на Цыпу. Та продолжала цепляться за бортик. Пальцы побелели, глаза закрыты, сморщилась. И так не красавица, а стала уж и вовсе страшна. Вот-вот расплачется, сообразил кот.

– Цыпочка, прости, если обидел. Я ж не хотел.

Вроде и не виноват, а кажется, что виноват. Ну, бабы! Никогда не знаешь, от чего они крик поднимут. Что он такого сказал-то?

– А хочешь, я тебя на коленях подержу? Брось ты этот бортик. Иди ко мне.

Цыпа будто не слышала. Саня переполз к ней и мягко боднул головой в живот.

– Цы-ы-па? Ну, погладь меня. Сразу с души камень свалится, – подсунулся под руку, которая не сразу, но таки провела по лохматому затылку. – Еще, еще гладь, а я мурлыкать стану.

– Над головой заквохтало. Саня посмотрел. Цыпа уже точно не собиралась реветь. Сморщенное личико разгладилось. Она опять хихикнула. За ней следом звонко залилась Солька:

– Ну, Санька, ну, хитрец. Давай я тоже заплачу, а ты меня пожалеешь.

– Чтобы Апостол мне потом шею свернул?

– Делать ему больше нечего. Если бы он всем моим мужикам шеи сворачивал, в стране бы население уполовинилось. Ты на то, что ночью было, не смотри.

– Я думал, он твой муж, – смущенно отозвался Саня.

– И он, и Эдвард. Они оба – мои мужья. И ты будешь. Только, чур, с ними не драться. Каждому достанется. Я ж – Фасолька.

Что-то такое про дриад говорили. Саня думал – байки. Ан, нет. Его мгновенно обдало жаром. Он даже от курицы отодвинулся. Сухое жилистое тело Цыпы вдруг показалось деревянным. А рядом, руку протяни, перед глазами туда сюда ерзает широкий зад Сольки. Телегу в очередной раз подбросило. Саня, считай, не заметил. В штанах стало тесно. Лицо запылало. Он потянулся и сунул руку девушке под ягодицы.

– Ой! – заорала Солька. – Ты, что с ума сошел?

– Ага, – глухо прорычал Саня.

– А нечего. Пусть не дразнится. Фасолька обернулась.

– О! Так бы и сказал, что не терпится. Мне ж разве жалко? Цыпа, держи вожжи.