– А собака?

– Ха! – опять влез в разговор племянник. – Болтают, что он вровень с нашим князем когда-то летал. Только – фьюить! – и улетел.

– Последний раз я тебя с собой беру, ботало коровье! – озлился старшина.

– А что я, оно и так видно.

– Видно ему… язык придержи!

– А правду говорят, что арлекины своих девочек по кругу пускают? – спросил кто-то.

– О, ещё один языкатый!

Горюта полез с кошмы. Сейчас дотянется до дурака и примерно его накажет. Но старшина, качнув котелок, глянул на дно:

– Кто недоел, недопил – поздно! Кончай вечерять, спать пора.

Саня испытал даже некоторое облегчение. Отвечать на последний вопрос не хотелось и не моглось. Как им объяснишь про Сольку?

Все знают, дриады – вольные женщины. Живут сами по себе, семей не заводят. Да и кто такую возьмёт, боязно. Сегодня она тебе улыбается, песни поёт, а завтра понравился проезжий молодец, и поминай, как звали. С Цыпой – вообще мрак. В глубине души Санька её побаивался. И жалел. И сторонился. И, несмотря ни на что, понимал: другой такой на свете нет.

На следующий день поднялись едва забрезжило, и пошли без остановок. Саньку будто в спину подгоняло. Он замкнулся, даже по сторонам особо не глядел. Горюта не дёргал, тоже замолчал и только на коротком обеденном привале подсел к державшемуся наособицу коту и немного виновато попросил:

– Слышь, господин Александр, ты зла на моих ребят не держи.

– С чего бы?

– Наболтали они тебе вчера лишнего. Поди, клянут теперь свои языки-то. Князь наш…

Сане было трудно смотреть на то, как умудрённый годами, не обиженный силой и отвагой мужик мучительно подбирает слова.

– Суров, да?

– Ты тут недавно… Князь железной рукой держит приграничье. Под ним вроде не так страшно жить… только и с ним…

– На конюшню что ли отправит? – попробовал Санька смять трагичность Горютиных страданий.

– На конюшню-то ладно, в донжон…

Кот вдруг всей шкурой ощутил сложность и трудность существования этого понравившегося ему без всяких околичностей простого человека.

Остальные воины нет-нет да посматривали в их сторону. Значит, Горюта – выборный. Старшина! – ему и ответ держать, и шапкой оземь за своих биться, и униженно просить безродного, случайно забежавшего и попавшего в княжеский фавор кота о снисхождении.

– Отряд! – рявкнул Санька, поднимаясь с нагретого задницей камня, – слушай меня. За вчерашний трёп вы не в ответе. Я вас сам разговорил. А кто лишнее в крепости сболтнёт, это тебя касается, в сторону языкатого племянника, так и знайте: голову откушу. Есть которые не верят? Нет. Будем считать, договорились.

И только у самой крепости он задал Горюте вопрос, который мучил его всю дорогу:

– Что у князя в донжоне?

Старшина долго молчал. Зубчатая стена загородила полнеба. Заскрипел, опускаясь, поднятый по ночному времени замковый мост. Ещё немного и они разъедутся. Санька пойдёт в княжеские покои, Горюта – в казарму. Кто знает, придётся ли ещё когда откровенно поговорить.

– Отряд! По одному, шагом в ворота пошли! – скомандовал старшина, встал в сторонке и слегка придержал Саньку за рукав.

– Тут, видишь ли, господин кот, народ собрался по большей части вольный. Я князя не виню, что он в замке завёл крутые порядки. Есть людишки которых другими-то не удержишь. Только…

– Что в донжоне? – жёстко перебил Санька.

– Яма с медведями-людоедами.

Крепость встретила шуршанием. Когда в первый раз Саня въезжал в эти ворота, пряча когти за бортиком Шаковой телеги, встречала изумлением, настороженностью и топорами наголо, сегодня – тихим заспинным шорохом. К старшине, к воинам подходили, заговаривали, уводили коней и самих отрядников. Саню людской поток обтекал. С ним здоровались, даже улыбались, только как-то вскользь. Мелькнёт знакомый, поклонится –«Здоровья, княжич!» – и канет, не дожидаясь ответа.