Милочка снова закричала, и теперь уже обе они, и Нина, и Полина Ивановна, радостно кинулись к общей дочери, к дочери и сестре, или как там получилось, – с самого начала они решили, что определяться по родству не будут, потому что нужно просто любить Люськино дитя и радоваться жизни вместе.
– Молодцы вы у меня! Обе молодцы! – По внешним признакам Ванюхин-младший разрулил ситуацию наилучшим образом, но внутри себя доволен не остался. И обстоятельство это запомнилось ему в тот момент просто так, без особой на то нужды, скорее, неосознанно даже: и вбуравилось-то неглубоко, под кожу лишь, не глубже, и не особенно болезненно, но все же засело и осталось…
А в общем, все пошло своим чередом – хорошим чередом. Шурка пробыл с неделю и уехал. Ночевал он в гостиной, на бывшую комнату не претендовал и в старую свою, угловую, нынче Нинину, тоже не вернулся. Уезжая в этот раз, мать чмокнул в щеку, как всегда формально, и сказал: «Ну, давай, мать…», а Нинку не потрепал по плечу привычным образом, а приобнял слегка и поправил дужку очков на сгибе, в том месте, где отходил русый завиток от стянутых назад волос.
И вновь Нина была ему благодарна, а Полина – исключительно довольна таким ходом вещей в доме, невзирая на факт, что с двумя персонажами из тройки отцов, чье неродственное участие вселило под крышу мамонтовского дома Ванюхиных еще двоих детей, она не была даже отдаленно знакома…
Первый год Милочкиной жизни в точности соответствовал книжке знаменитого заграничного доктора Спока – сочинителя главного в мире пособия по деторазведению. Детеныш пукал, писал, улыбался, потреблял просеянные от излишков сахара смеси и покрикивал на домашних в строгом соответствии с нужными разделами и параграфами врачебной науки. Полина Ивановна не переставала радоваться и удивляться. Радовалась она, конечно, открыто и с удовольствием, вместе с Ниной. А вот удивляться приходилось тайно, потихоньку от старшей приемной дочки, потому что для себя готова была к любому повороту событий в физическом и умственном развитии младшей.
«Люська – алкоголик законченный была, совсем пропащая, и по здоровью, и вообще, а отец кто – вовсе неведомо. Может, и Люське самой тоже неведомо было, да наверняка неведомо – откуда ведомо-то быть в тюрьме той, в строгой колонии с номером учреждения вместо названия. Да и случка была эта, скорее всего, разовой, по случайной встрече, для зацепки за амнистию – кто бы ни был, лишь бы смог. А наследственность сказаться может рано или поздно: начнет организм в болезнь загонять, прямо с детства, без повода, по внутренней генетической причине, и на ум повлияет, и физически затронет… – со страхом думала Полина Ивановна порой. – Вон Джульетка у Хабибулиной из Пушкина, триста рублей, говорит, за нее отдала, от производителей из Чехословакии, чемпионов всех рингов с семьдесят третьего начиная, а кобель еще и «бест ин шоу» постоянно брал и сейчас, говорит, продолжает брать, и не только в Чехословакии, и тоже без простоя. А сама Джульетка из болезней не вылазит: курсы ей все прокололи, сама прокалывала, и витаминный для профилактики, и лекарственный по болезням. А она никак не выправляется. Но там вообще-то другое, там – имбридинг, скорее всего, родственное кровосмешение внутри породы и часто – принудительное. Так что самые крепкие, получается, дворняжки – к такому выводу в результате нечастых этих раздумий приходила Полина Ванюхина, такие как Люська Михеичева. Какой там у них имбридинг… У них каждый мужик – незнакомый, с кличкой вместо имени, чисто по-собачьи, только с породой никакой и пьяный».