По дорожке брел потерянный Пося. Нинка подумывала шагнуть в сторону, но остановилась.

– Опять ругать будут? – шмыгнул носом Пося.

– С чего вдруг? Про тебя вообще никто не знает.

– Лана всегда ругает, – вздохнул Пося.

Нинка покрутила на языке имя вожатой. Оно больше не казалось ни мягким, ни круглым. Оно быстро таяло, оставляя неприятное шипение газировки.

– Тогда чего бояться? Поругает, поругает, устанет и спать пойдет. Ты главное всем своим расскажи, что если у них появятся враги, то они могут сходить за клуб и что-нибудь пожелать там. А если в могилу еще и прикопать что съедобное – шоколадку или яблоко, – то верняк исполнится. Твое желание исполнилось – все изменилось. Танька тоже теперь красивая. Про ее шрам никто и не вспомнит. Сама-то она как?

– Плачет.

– А чего плачет? Довольная же уходила.

– Да ее Лана убедила, что все это плохо, что теперь она должна всего бояться и не спать по ночам, вот она и заплакала. – Пося встал на цыпочки, потянувшись к Нинкиному уху. – У директора говорили, что за Танькой отец приедет и увезет.

Нинка понимающе покивала головой. Вот, что бывает, когда люди лезут в дело, не разобравшись.

– Видишь, все твои беды и разрешились, – похлопала мелкого по плечу Нинка.

– А как же ты? – взгляд у Поси был жалостливый. Эдакая вселенская скорбь и готовность спасти последнего муравья.

– Если ты не станешь никому трепать о нашем разговоре, то все будет хорошо.

– А накажут? Танька все рассказала.

– Она рассказала свою версию, а ты гни свою. Вы чего пришли-то туда? Танька предупредила?

– Ее Лана искать начала – все же на речку шли. Девчонки и рассказали, что она наряжалась после завтрака. Мы пошли искать, и вдруг крик.

Тинтина за явление надо будет убить отдельно. А кудрявой респект и уважуха – никому не сказала, куда идет. Может, оно и правильно, растрепала бы, что идет преображаться, за ней толпа халявщиков увязалась бы. На всех могил бы не хватило. А так ей одной досталось.

– Значит, все случайно вышло, ты тут ни при чем.

Мелкий глядел на Нинку с восторгом. Видать, прессанули его в отряде по полной, а тут такая надежда. Нинке даже стало немного совестно – какой-то наивный оказался этот Пося.

– Тебя-то как зовут? – спросила Нинка, сбивая пафос момента.

От вопроса Пося засопел, сунул руки в карманы, словно приготовился к новой порции ругани.

– Я Паша. Павел.

– А Пося тут при чем? От фамилии?

– От имени. Получается Пося.

У Нинки этого не получалось, но Пося убежал, и все это стало неважным.

– Ты почему опять не в отряде? – неожиданно вырулил на нее сутулый старший. – Я не понимаю, твои вожатые собираются думать о безопасности детей или нет?

– Они только о ней и думают, – убедительно соврала Нинка.

– Ты же у нас Козлова?

Нинка покосилась на ветки стоящей поблизости березы. Они свисали тонкими плетями. Солнце поигрывало сквозь маленькие листья. Было красиво.

– Это же ты у нас со справкой?

А кора у дерева была неожиданно темной, вывернутой, словно испачканной. Солнечный свет в ней тонул. Вот бывает же так – в одном месте красиво, а другом – мимо.

– Эй! Ты меня слышишь? Козлова!

– Я, – кивнула Нинка.

– Ты можешь сказать, как все было на самом деле?

Теперь и ветки были некрасивые. Самые обыкновенные. А солнце осталось. Скоро обед.

– Он все специально подстроил. Ходит и постоянно всякую чушь про меня говорит. Что я черного человека вызываю.

– Какого черного человека? – напрягся старший. – Ты пригласила в лагерь взрослого?

Стало лучше. Вот прямо заметно получшело, и бабочки залетали в животе, защекотали своими крылышками. К горлу подкатило счастье.