А когда закончил, вся пугающая, зловещая серьезность мигом исчезла, будто сорванная страшная маска, под которой обнаруживается ребенок. И прежде чем мы успели прийти в себя, поспешно произнес.

– Линор – это Кристина.

– Как? – я чуть со стула не упала.

– Вот, блин, – выругался Герасимов.

– Жизнь полна сюрпризов, – необычайно радуясь произведенному впечатлению, сказал Амелин. – И, как правило, не очень приятных.

Тут меня осенило:

– Значит, Линор есть в друзьях и у Петрова, и у Семиной, и у Маркова?

– Именно, – подтвердил Амелин.

Мы с Герасимовым какое-то время задумчиво пялились в экран. Каждый вспоминал историю своей переписки. Амелин же, облокотившись на комод с книгами, выжидающе смотрел на нас.

– А ты про себя-то хоть знаешь? Какого хрена она тебя приплела? – первым подал голос Герасимов.

Амелин лишь равнодушно пожал плечами:

– Я знаю только то, что ничего не знаю.

– Мне срочно надо домой, читать переписку с Линор за последние два года, – сказала я. – А ты, Герасимов, иди читай свою. Нужно всем сказать.

И сразу после этих моих слов раздалась громкая пронзительная трель дверного звонка. Мы вздрогнули от неожиданности, а Амелин подскочил, выбежал из комнаты и крепко закрыл за собой дверь. Из коридора послышался высокий женский голос.

– Чего у тебя там?

– У меня гости, – сказал Амелин. – Иди к себе.

– Но я хочу посмотреть. Тебе жалко?

Через полминуты он вернулся.

– Вам пора.

Уговаривать нас не пришлось. Не говоря ни слова, мы тихо выбрались в коридор, молча оделись, а когда были на пороге, дверь ближайшей комнаты приоткрылась, и в образовавшейся щели показался любопытный женский глаз. Мы быстро попрощались, на всякий случай обменялись телефонами и свалили.

– Такой козел! – сказал Герасимов, как только мы вышли из подъезда, с недоуменным осуждением качая головой. – В саду вроде нормальный был, стеснительный даже.

Я вспомнила оценивающий взгляд и вызывающую «пургу», которую Амелин нес.

– Спасибо, что пошел со мной.

Моя переписка с Линор напоминала бессюжетный роман с нескончаемыми главами и пространными отступлениями. Все, о чем мне было не с кем поговорить, обсуждалось с ней. Не часто, зато откровенно.

Да уж, знай я, с кем имею дело, не стала бы раскидываться фразами типа: «Чем становишься старше, тем непонятнее, как жить дальше», – и задавать дебильные вопросы вроде: «Почему люди так любят показуху?», «Что делать, если панически боишься темноты?», «Отчего никому нельзя доверять?»

А также выкладывать всякие школьные и домашние заморочки. И хотя Линор тоже говорила о своем, толком понять, чем она живет, я не могла.

Иногда она рассказывала какие-то истории, а порой задавала вопросы.

Линор:

Что бы ты делала, если бы нашла на улице телефон?

Осеева:

Отдала.

Линор:

Я тоже раньше так думала, но никто даже спасибо не сказал. Хозяйка просто забрала и еще смотрела так, словно его у нее из кармана вытащили.

Или

Линор:

Ты у родителей одна?

Осеева:

К сожалению. Я бы очень хотела брата или сестру.

Линор:

А если бы они тебя не любили?

Осеева:

С чего бы им не любить меня?

Линор:

Просто представь, что живете вместе, а брат тебя на дух не переносит, родителей настраивает.

Осеева:

Наверное, попыталась бы доказать, что я лучше. Сделать что-то важное, хорошее, чтобы они поняли, как на самом деле все обстоит.

Или

Линор:

Что бы ты делала, если бы тебя гнобил весь класс? Просто за то, что у тебя есть свои принципы, не такие, как у них? И тебе за это в спину кидали яйца, рвали карманы в раздевалке?