Теперь уже все оторопело глядят на Икса. Затем Джонсон, словно переведя дух, интересуется:

– Монсеньор, а вы дрочить не пробовали? Не-а?! Зрря-зря, очень помогает.

И снова все смеются. И даже Икс.

– Тихо вы, не орите! – предупреждает Плюша. Они прячутся в тени тучи; вышла луна, еще белая и совсем молодая. И Миха, конечно же, прав: стало тихо, на море штиль, прибой почти не слышен, лишь цикады трещат в кустах.

Немецкий домик о двух этажах ясно вычерчивается в бледном лунном свете. Верхний заброшен, старуха туда никогда не поднимается, но и окна первого этажа начинаются высоко, даже взрослый человек не в состоянии в них заглянуть. Есть еще подвал – по одному наполовину утопленному в землю окошку с каждой стороны дома. Над подвальными окошками косые свесы от дождя, на них можно забраться, держась за водосточные трубы по углам. Водостоки вроде бы из жести, но до сих пор не ржавые.

И Миха храбро предлагает:

– Ну что, полезли на окна?

Плюше открывается полутемная комната – в углу тускло светит керосиновая лампа, и его глаза сразу выхватывают то, зачем они сюда пришли. В Плюшиных фантазиях это выглядело иначе, и он разочарован – как-то все нелепо, совсем не красиво и, в общем-то, смешно. Но понимание и разочарование придут позже, а пока Миха лишь смотрит. Они с Джонсоном с трудом примостились на узеньком, почти обвалившемся козырьке над подвальным окном с фасадной стороны дома. Юным следопытам, – и в последний раз Плюша назовет их всех так, – пришлось разъединиться (Икс занял окно со стороны моря, и ему открылся самый лучший вид; а Будда пробрался на полуразвалившуюся веранду, явно более позднюю пристройку, продукт местных архитектурных предпочтений), и все увиденное они будут потом сопоставлять. И только одно они поняли вместе и сразу: Икс оказался не прав – это не был бордель. Хотя двенадцатилетним мальчишкам удалось узнать, как и где Таня делает это, борделем дом не был. Честно говоря, ни в тот вечер, ни много позже они так и не смогли дать точное определение тому, чем же являлся дом Мамы Мии.

Плюша видит полутемную комнату и чувствует рядом дыхание Джонсона. Плюше кажется, что дыхание это становится неровным, на самом деле он ошибается. Уже минуло время, когда Таня и борец торопливо сбрасывали с себя одежды, и когда борец с неведомой Плюше грубостью (Таней-то она воспринималась как ласка) взял ее за волосы и прижал к своей крепкой груди, а затем к животу, принуждая девушку встать перед ним на колени, Плюша не совсем понимает, чего он от нее хочет, но большой эрудит и эротоман из ГДР Джонсон шепчет:

– Вау! Минет… Я-я, натюрлишь!

– Что? – откликается Плюша.

– Минет, – поясняет великий порнограф. – Я ж тебе рассказывал – это когда она у него в рот берет.

Джонсон затихает, Миха тоже. Вряд ли им неловко, они скорее считают себя героями и все еще надеются получить приз, суперзрелище – за смелость.

Потом Джонсон говорит:

– Ой… Все, начинается! Сейчас будут пилиться.

– Что? – словно звуковой болванчик повторяет Плюша, наблюдая, как борец поднял девушку и разворачивает к себе спиной.

– Трахаться, – терпеливо говорит порнограф. – Я-я, их шприцен… Слушай, а у нее, оказывается, животик… Хм… – Короткий смешок. – А жопа ничего! Да, такая… ум!

В голосе Джонсона веселье, словно подобное он видел уже не раз.

– Жирная больно! – с храбрым равнодушием пытается говорить Плюша. И хотя он здесь абсолютный неофит, ему это удается. По крайней мере, ни восторга, ни даже простого возбуждения от секса взрослых он не испытывает. – Великовата, на мой взгляд. Прям – жопень!