За работой заключенных, по сути, никто и не следил – мороз сумасшедший, кругом дикая тайга, до ближайшего человеческого жилья километров с восемнадцать будет – не сбегут. И действительно, не бежали. Никто и никогда. Почти никогда. Летом – потому что топи кругом, да и медведей, хозяев местных, водилось тут не меряно. Впрочем, летом на лесоповале и не работал никто – добраться до просеки по бездорожью было невозможно. Да и сезон лесорубы во всей огромной стране – не зависимо, зона это или гражданка – начинали, как правило, пятнадцатого октября, а заканчивали пятнадцатого мая.

А зимой не бежали – потому что дурных не было: в лагере хоть кормили, да тепло какое-то было, а в тайге – далеко ты уйдешь в мороз за тридцать, да еще когда голодные волки повсюду шастают? И потом, куда бежать? Объявят операцию «Кольцо» и в два счета найдут – не живого, так уж мертвого точно. И, если живого, то нового срока не избежать – в прибавку к старому.

Правда, недели две назад, все же попробовал один. Себе на уме был человек – давно замечали. Ни с кем особо не общался, не то, что корешевал. И стажу у него было всего-то с год, и того не набралось. О чем думал, на что рассчитывал? Его искать даже не стали – Ерохина или Самохина – не вспомнить фамилии уже. К жилью сам не вышел, стало быть, в тайге себе могилу нашел. Стало быть, судьба такая – ни с людьми, ни без людей. Поговорили о побеге этом бездумном, диком, дней несколько – да и забыли все.

Так и жили – шесть дней работали, в воскресенье отдыхали. Валили сосну, лиственницу, березу – все, что в квартал попадало. Лиственницу, как водилось, оставляли сперва на делянке, обходили – для нее особая заточка пил нужна была. Вот уже после всего, когда делянка оставалась практически голой – тогда и до лиственницы очередь доходила.

Давно были поделены на бригады, а бригады на пары: кто с кем и чем занимается. Одни подрубывают, другие валят, третьи суки да ветки удаляют, четвертые на трелевке заняты. Трактор тоже имелся – стальной конь, ровесник покорения целины, но труженик верный и надежный, как вся советская техника, построенная в стране, переполненной в свое время энтузиазмом и стремлением к лучшей жизни.

На трактор посадили Зимченко, водителя со стажем. Он раньше людей возил, правда, на автобусе, по тульским пригородным маршрутам, а теперь бревна – не велика разница, посчитали в начальстве. Чекеровщиками, то есть, зацепщиками на трелевку определили Зебру и Витьку Балуева из третьего барака. Впрочем, у Зебры тоже имя-отчество имелось – Конкин Федор Николаевич, квартирный вор из Рыбинска, который однажды облажался, и пришлось ему соседку, что в пустую квартиру пришла цветы поливать – вазой по голове ударить. Хорошо, что не насмерть, а то бы ему на зоне полжизни куковать пришлось. А так – по-божески, как он сам говорил неоднократно.

Подрубкой занимались двое мужиков тоже из третьего барака – угрюмых и молчаливых, впрочем, незлобных, как и все от сохи взятые. Лёликом и Боликом они были для всех. На самом деле Леней и Борисом их звали, но не обижались ребята на прозвища. А зачем? Наблюдать за ними – что кино смотреть немое. Идут впереди молча, по пояс в снегу – как ледоколы путь прокладывают. Снег фанерными лопатами отбросят на метр вокруг ствола, так, чтобы вальщику подходить удобнее было. Подрубят каждый свое дерево, да еще чуть ли не наперегонки, а затем неторопливо дальше идут. Топорами, что и говорить, махали они справно – не придерешься.

За ними следом шли Воробей, по имени Станислав, парень, годами почти до тридцати дотянувший, а ума, по общему мнению, не наживший, и Петька Ушумов – бурят с лунообразным лицом, человек почти местный, как все давно считали. История его осуждения была известна всему ИТУ, и хоть и являлась по-настоящему анекдотической, но вызывала сочувствие. Ушумов этот, Петр Петрович, тридцати восьми лет, охотник бравый, специалист по пушнине, оказывается, геолога пьяного завалил. «А пусть не лезет к моей жене в следующий раз!» – сказал он на суде. И то, что тому Казанове из Омска следующего раза уже не видать было, – мало беспокоило Петра Петровича. Он твердо знал, что поступил бы точно так и во второй раз, и в третий. Уж больно жену любил, и стерпеть оскорблений был не в силах.