– Но цена… – Старик пораженно замолкает. Разгонять стальное чудовище – это же страшные деньги, невероятные пустые расходы. Явное свидетельство о монополии, которой владеет Навозный Царь. Даже в самые тучные годы в Малайе Хок Сен и думать не стал бы о такой сумасшедшей вещи.

Внутри жарко, но он дрожит. В машине чувствуется древняя мощь, тяжесть, основательность – чем не настоящий танк? Словно заперт в сейфе «Спринглайфа», отрезан от всего мира. Накатывает клаустрофобия.

Собакотрах с ухмылкой наблюдает, как Хок Сен превозмогает страх.

– Надеюсь, ты не зря потратишь его время.

Старик смотрит бандиту прямо в глаза:

– А ты был бы рад моей неудаче.

– Верно. По мне, таких, как ты, надо выбрасывать за границу – и помирайте там.

Машина набирает ход – Хок Сена вжимает в кожаное кресло.

За окнами мелькает совсем чужой теперь Крунг-Тхеп: смуглые от солнца люди, серые от пыли упряжные животные, группы велосипедистов, похожие на стайки рыб. Все оборачиваются, показывают пальцами, раскрывают рты. Но голосов не слышно.

Умопомрачительная скорость.

У дверей башни стоят толпы желтобилетников. Малайские китайцы – мужчины и женщины – придают себе уверенный вид и ждут подработки, шансы на которую тают с каждой минутой в жарком послеполуденном воздухе. И все же они бодрятся, выставляют напоказ костлявые конечности – мол, есть в мышцах калории, только скажи, куда применить.

Когда подъезжает машина, люди вытягивают шеи; двери открывают, и все друг за другом падают на колени, исполняя унизительный кхраб – троекратный поклон хозяину, дающему кров, единственному человеку в Крунг-Тхепе, кто по своей воле несет груз забот об этих людях, бережет их от красных малайских мачете и черных дубинок тайцев. Хок Сен смотрит на согнутые спины, думает, знает ли хоть кого-то, и тут же с удивлением осознает, что он – не один из них, припавших к земле в знак почтения.

Собакотрах уводит его в темное нутро башни. Под ногами шныряют крысы, сверху доносится запах потных тел, тесно забивших помещения, у двух разверстых шахт безносый приподнимает крышку на потускневшем латунном рупоре и что-то властно рявкает.

Они ждут, глядя друг на друга: бандит – скучая, старик – тщательно пряча тревогу. Наконец сверху, лязгая металлом о камень и треща механизмами, показывается лифт.

Собакотрах отворяет дверь и входит внутрь. Стоящая внутри женщина, прежде чем закрыть за ним створки, отпускает тормоз и командует в рупор. Бандит с ухмылкой бросает Хок Сену:

– Жди здесь, желтобилетник, – и быстро исчезает в темноте.

Минуту спустя в соседней, технической шахте сверху съезжают люди, которые служат противовесом главному лифту, протискиваются наружу и всей толпой бегут к лестнице. Один из них, заметив старика, принимает его за просителя.

– Нет тут работы, нас у него и без того полно.

– Да-да, конечно, – бормочет в ответ Хок Сен, но того уже и след простыл – только из пролета слышны щелчки сандалий, которые несут рабочих под самую крышу, откуда они скоро снова съедут вниз.

Здесь, у лифтов, залитый солнцем день сжался до светлого прямоугольного проема, в котором плотной толпой неприкаянно стоят беженцы и глядят на дорогу. Еще несколько желтобилетников бродят по холлу. Плачут дети, тонкие голоски скачут между горячих бетонных стен. Где-то наверху ритмично кряхтят – трахаются прямо в коридоре, как животные, у всех на виду. Об уединении здесь давно забыли. До чего же это ему знакомо. Поразительно, но и он когда-то жил в этом самом здании, в тесноте этого самого загона.

Время идет. Собакотраху уже пора бы быть здесь. Может, Навозный Царь передумал? Краем глаза Хок Сен замечает какое-то шевеление и вздрагивает. Но кругом только тени.