– И теперь ты у Райли?

– Таец никогда не возьмет Нового человека секретарем или переводчиком. В Японии такое сплошь и рядом – детей рождается мало, работы много. А тут… Рынок калорий под контролем, люди злы на ю-текс, все берегут свой рис. А Райли нет до этого дела. Райли, он… рисковый.

Рикша въезжает в облако жирного пахучего пара – рядом жарят рыбу. Ночной рынок: люди кучками сидят вокруг свечей и, склонившись над плошками, едят лапшу, лаап[56] и осьминогов на палочках. Андерсон сдерживает желание поднять над повозкой крышу и опустить занавеску, чтобы никто не заметил пружинщицу. Под сковородками-воками ярко вспыхивает огонь, в нем проскакивают зеленоватые искры метана, за который министерство природы берет налог. В темноте на смуглой коже посетителей едва заметно поблескивает пот. Под ногами шныряют чеширы – ждут объедков и ловят возможность что-нибудь стащить.

Перед рикшей мелькает красный кошачий силуэт, Лао Гу резко выкручивает руль и бормочет проклятие на родном языке. Эмико хлопает в ладоши и негромко смеется. Китаец бросает на нее сердитый взгляд.

– Любишь чеширов? – спрашивает Андерсон.

– А вы – нет?

– Дома отстреливать не успеваем. Даже грэммиты платят за их шкурки – единственное, за что им можно сказать спасибо.

– Да, пожалуй, – задумчиво тянет Эмико. – Эти кошки хорошо приспособлены, даже слишком – ни одной птице не уйти. А если бы первыми сделали Новых людей?..

На ее лице мелькает то ли угроза, то ли грусть.

– Ну и что, по-твоему, тогда было бы?

Она избегает взгляда Андерсона и смотрит на животных, снующих под столами.

– Генхакеры слишком многому научились на чеширах.

Больше Эмико не говорит ни слова, но и без них понятно, о чем она думает: если бы Новых людей создали первыми – до того, как генхакеры разобрались, что к чему, – девушка не была бы стерильной, подчеркнуто механические движения ее бы не выдавали. Возможно, ее сделали бы не хуже тех боевых пружинщиков, что сейчас воюют во Вьетнаме, смертельно опасных и бесстрашных. Если бы не чеширы, такие, как Эмико, вытеснили бы менее совершенных людей. Однако она – такой же генетический тупик, как соя-про или пшеница тотал-нутриент.

Еще один мерцающий кошачий силуэт тенью проскакивает через темную улицу – подношение высоких технологий памяти Льюиса Кэрролла. Два-три перелета на дирижабле, несколько рейсов под парусом – и целых классов животных, неспособных противостоять невидимому врагу, как не бывало.

– Мы бы поняли свою ошибку.

– Конечно. Но возможно, было бы слишком поздно. – Тут она резко меняет тему и, показывая на темные силуэты ступ, спрашивает: – Как вам нравятся местные храмы?

Андерсону интересно: она ушла от разговора, потому что не хочет ссоры или ей страшно лишиться в споре своих иллюзий?

– Куда лучше грэммитских построек у меня на родине, – говорит он, разглядывая чеди и бот[57].

– Грэммиты… – Эмико брезгливо морщится. – У них на уме только природа, теория ниш да Ноев ковчег – хотя потоп уже давно произошел.

Андерсон вспоминает Хагга – как тот пыхтел и сокрушался по поводу бежевого жучка.

– Будь их воля, мы бы все сидели по своим континентам.

– По-моему, это невозможно. Человек любит исследовать, занимать новые ниши.

В лунном свете тускло поблескивает золотой орнамент храма. Мир и в самом деле стал меньше. Сначала дирижабль, потом парусник – и вот Андерсон уже трясется в повозке по темным улицам города на другой стороне планеты. Уму непостижимо. Пару поколений назад сообщения не было даже между центром и пригородами, построенными в Экспансию. Дед рассказывал, как люди делали вылазки в опустевшие районы и собирали добро по огромным кварталам, заброшенным в эпоху нефтяного Свертывания. Путь в десять миль тогда считался великим путешествием, а теперь…