Под большим, сваренным из нержавейки баком, стоящим на специальном постаменте, в толстостенном металлическом поддоне на ножках пылали дрова. Из бака к двум деревянным бочкам большого диаметра тянулись трубы. Такие же трубы шли к бочкам и от бака, под которым огонь не пылал.

– Давайте раздевайтесь, – сказал Тимур, усаживаясь на подоконник. – Вода еще с девяти вечера теплая. Мы думали нескольких больных помыть, а потом решили повременить.

Он почесал небритую щеку, а потом свой массивный, покрытый белой щетиной подбородок и поднял глаза к чуть закопченному потолку, в который уходила вентиляционная труба, нависающая над баком огромным пирамидальным раструбом.

– Появились у меня сомнения. Больно уж там раны были нехорошими и заживление…

– Гм, гм, – кашлянула Ирина Константиновна и достала из кармана халата пачку сигарет.

– Ах да, – спохватился Красавицкий, – и действительно… Давайте, ребята. Вам же утром уходить. А еще бы поесть да вздремнуть надо. Да и поболтать хочется. Прыгайте, пока вода хорошая.

Молчун недоуменно посмотрел на Говорову, а потом на Сергеева. Ирина, которая на своем веку повидала столько голых мужиков, что, взявшись за руки, они бы стали цепью отсюда до Москвы, усмехнулась.

– Я постою у окна, – «пропела» Говорова удивительно густым контральто, которое всегда восхищало тех, кто с ней виделся в первый раз, и не переставало поражать своей бархатистостью впоследствии. – Покурю. Отвернувшись, естес-с-с-с-с-твенно. Так что, дружок, можешь не стесняться.

Звук «с» она протянула, но не прошипела его при этом, а словно превратила в долгое «э». Эстэссстно. Это означало, что сейчас Говорова была в образе гранд-дамы.

Сергеев подошел к длинным лавкам, стоящим вдоль стены, и, подавая пример, начал разоблачаться. Молчун устроился рядом.

– Так кого мы встретили, Тимур? – спросил Сергеев, стаскивая через голову свитер. – Что это были за «неуловимые мстители»?

Красавицкий чуть стушевался, на мгновение задумавшись: говорить, не говорить. Это размышление настолько четко нарисовалось на его чуть одутловатом, с глубокими складками вдоль крыльев носа лице, что Михаилу стало понятно, что умение врать, скрывать и выкручиваться никогда не было сильной стороной хозяина Госпиталя.

Резать и шить людскую плоть он умел. Организовать и повести за собой – тоже умел. Умел быть жестоким, когда надо. А вот в политику, дипломатию или разведку его бы не взяли. Не подходил по сути.

– Да видишь ли, Миша, – начал он нерешительно и с тоской и надеждой посмотрел на могучую спину Ирины, застывшей у заклеенного тонировочной пленкой окна. – Тут такое дело…

Он вздохнул. Посмотрел на неподвижную Говорову и опять вздохнул.

– Да, наши это, – сказала Говорова, не поворачивая головы. – Вернее, когда-то эти ребята были наши. Головко проект. Он его «Взгляд в будущее» называл.

Она сделала паузу, затягиваясь густым сигаретным дымом, и продолжила:

– Ну вы там скоро? Давайте по бочкам! А то мне этот пейзаж за окном порядком надоел. Столько лет смотрю, смотрю, а там одно и то же!

Молчун прошлепал босыми ногами по истертому до прозрачности в некоторых местах линолеуму и, попробовав ногой воду, ловко соскочил в бочку, сверкнув при этом голыми мускулистыми ягодицами.

– Будет остывать, – сказал ему Красавицкий, – махни рукой, добавим горячей.

Молчун кивнул и, погрузившись в горячую воду по подбородок, невольно расплылся в улыбке, а Сергеев подумал, что, наверное, это была первая ванна в его жизни. От этой мысли его накрыла такая волна нежности к этому смуглому, худому парнишке, с телом, покрытым шрамами, более подходящими опытному гладиатору, чем юнцу, что Михаил едва не задохнулся.