Несмотря на предупреждение собирателя, некоторые все же покинули вездеход, жалуясь на затекшие в дороге ноги, и, блуждая рядом с махиной, старались не заходить дальше границ света, будто опасаясь, что ступив за нее, их схватит внезапно ожившая тень.

– Эй, пантера, могу тебя спросить? – обратился Йован к Нади, стоявший с винтовкой наперевес. – Как по-настоящему звать-то этого Домкрата? – Он кивнул в сторону водителя, который занимался сменой батарей для предстоящего путешествия.

– Как ты меня назвал? – настолько строго спросила прогрессистка, что у самого Матвея мурашки от ее холодного голоса по спине пробежали. Чего уж говорить о бедолаге Йоване.

– Пантера… – осторожно повторил Йован, поправив воротник свитера, словно тот его души.

– Еще раз назовешь меня так, я тебе кадык вырву, – ледяным и одновременно угрожающим голосом ответила девушка.

– Да ну тебя… – отмахнулся Йован и вновь уставился на силуэты зданий впереди, видневшихся сквозь запутанные ветви кустарников и деревьев.

– Не знаю я его настоящего имени, никто не знает, – все же с нисхождением ответила Надя. – Его родители погибли еще в первый год от Черни. Это случилось за пару дней перед тем, как вас отправили на карантин. – Надя взглянула на Домкрата, осторожно вставляющего батареи в аккумулятор вездехода. – Ему тогда года четыре было, может и того меньше. На Прогрессе все мысленно на нем поставили крест – слишком уж он был с виду хилый и болезненным, да и глухонемой к тому же, какая польза от такого? Ему даже поэтому имени не давали, зачем имя без пяти минут покойнику? Вот он и стал вроде отщепенца на станции: то здесь украдет кусочек еды, то там выпросит глоток воды, ночевал у кого придется. Но, в итоге, он смог выжить и стал полезным для станции, начав помогать нашему механику, дяде Грише, когда ему было около семи лет. Именно дядя Гриша и дал ему прозвище Домкрат. Почему? Не знаю. Наш дядя Гриша хоть и был первоклассным механиком, но немного с придурью…

Йован почесал подбородок, задумался, а затем спросил:

– Так он чего же, четырехлетним ребенком имя свое не запомнил? Написал бы где-нибудь, если говорить не может.

Надя пожала плечами и села на упавший вдоль дороги столб, приложив к нему винтовку.

– Не мог он тогда писать, не умел.

– Ну щас же может, верно?

– Верно.

– Так чего не напишет сейчас?

– Вот пойди и спроси у него, – с раздражением ответила прогрессистка. – Мне то откуда знать, чего он своего имени не говорил? Мы с ним не родственники и толком на станции общих дел не имели.

Кое-что из услышанного не сложилось в голове Матвея, и он поинтересовался:

– Раз не имели, откуда тогда знаешь язык жестов?

Он заметил как Надя едва заметно дернулась. Ага! Стало быть, чего-то она не договаривает. Но прогрессистка поспешила прочистить горло и решительно ответила:

– Просто знаю и все.

– Просто знаешь язык жестов, вот как?

– Да, именно так, – твердо ответила Надя, взяла оружие и пошла сторожить периметр вокруг вездехода.

Тем временем Йован и Матвей обменялись многозначительным взглядом.

– Не нравится она мне, – поделился Матвей, вернувшись к изучению проявляющейся картинки синоптической карты. – Темная лошадка.

– Да брось, – отмахнулся Йован и сел на опрокинутый столб, где прежде сидела Надя.

– Вот только не говорим мне, что я не прав. – Он кивнул в сторону Нади, слегка пнувшей кусок отколотого бордюра в темноту. – Не люблю, когда от меня что-то скрывают.

– Да брось, Матюш, – тихонько ответил Йован и прочистил горло. – Прицепился к бабе из-за ерунды.

– Да не ерунда это, Йован, понимаешь? – Он перестал изучать данные с планшета и обернулся к спутнику. – Это ерундой может показаться только по началу, как неосторожно брошенное слово, а потом… раз! И вся это недосказанность прямо или косвенно влияет на нашу миссию. – Планшет пикнул, данные собрались полностью. Матвей обернулся и в пустоту пробормотал: – А нам это ни к чему, особенно сейчас, когда…