Пять выстрелов, десять, пятнадцать, и вот потрошитель почти сдох. Последние две пули – те самые, что предназначались для оленя, – прикончили тварь окончательно.

Из оцепенения он вышел сразу и помчался к Шаману. Канадец хватал воздух ртом. Левая рука и нога отсутствовали. Половина лица превратилась в месиво. Кишки выпирали наружу, но все же он по-прежнему умудрялся дышать.

У Матвея зазвенело в ушах. Он увел взгляд, прекрасно осознавая, что Шаману пришел конец, и с трудом заставил себя посмотреть на него вновь.

Канадец протянул руку.

– Матвей…

Собиратель почувствовал, как горло сжала невидимая хватка.

Он коснулся его руки и почувствовал крепко рукопожатие, даже несмотря на последние секунды жизни.

– Уходите, с-слышишь? Дальше, на север.

Матвей тихо покачал головой.

– Вы справитесь. Ты справишься.

Матвей еще крепче пожал ему руку.

– Спасибо тебе, – поблагодарил он старшего собирателя. – За все.

Шаман выдавил улыбку.

– Какой же я собиратель, если рано или поздно не помру от мерзляков… скажи мне, какой же я…

Он стал захлебываться кровью, а спустя несколько секунд испустил дух.

Наступила оглушительная тишина. Не раздавался тягучий скрип деревьев. Замолкли птицы, утих ветер. Матвей какое-то время даже не слышал собственного дыхания.

Он снял поясной колчан с трупа, подобрал с земли испачканный кровью лук и что есть силы побежал обратно в лес.

День первый. Полдень.

Нашла эту записную книжку в одном из шкафчиков вездехода. С виду немного потрепанная, страницы желтые, но зато чистые. На красной обложке непонятная мне надпись желтыми иероглифами. Маша заметила мою находку и подсказала, что прежде эта книжка принадлежала ее коллеге, тому самому китайцу, чей труп мы нашли в автобусе по дороге в Москву. С ее слов, Ван (да, теперь я вспомнила его имя) хотел заносить в нее разные научные заметки.

Немного неуютно марать страницы своим кривым почерком в бывшей еще совсем недавно чужой вещице. Надеюсь, это сковывающее пальцы чувство скоро отступит, и писать станет легче.

Словом, до сих пор не возьму в толк зачем я все это пишу. Просто увидев пустые страницы немедленно захотелось взять карандаш и начать писать, что угодно, лишь бы отвлечь мысли от всего пережитого последние несколько дней ужаса, а особенно перестать думать о Йоване. Боль от его утраты с каждым днем становится только острее, словно только-только приходит осознание, что его больше никогда не будет рядом, как и его шуточек, его раскатистого смеха, его медвежьих объятий.

Смерть Йована повлияла на всех нас (за исключением Юдичева, который, кажется, ничем не дорожит кроме как собственной шкурой), в особенности на Надю (!). Она почти не разговаривает, все время смотрит в окно и почти ничего не ест. Неужели между ними и впрямь что-то было? И все эти заигрывания Йована таки дали плоды? Мне страшно спросить об этом саму Надю, хоть меня и распирает любопытство. Но все же, все же пускай скорбь по Йовану останется сугубо личным делом каждого из нас. Упоминать его лишний раз – значит делать и без того невыносимую боль утраты еще сильнее.

Мне нужно отвлечься… Так, придумала, попробую пересказать события последних нескольких часов.

Поздним вечером мы покинули Приморск, выгрузив с корабля Юдичева все, что может пригодиться. Запасы крайне скудные: пол-ящика патронов, чуток пеммикана (на вкус как резина), пару винтовок (теперь ими вооружены все, только у каждого при себе по одному-два магазину) и немного ватт, которых хватит совсем ненадолго.

Прямо сейчас движемся по довольно узкой трассе, окруженной со всех сторон деревьями. Города не встречаются, разве только небольшие поселения или деревни. Карт у нас нет, поэтому приходиться ехать почти вслепую. Матвей сказала, что ориентир в сторону севера у нас один – город Архангельск, где происходила эвакуация в Антарктиду во время Вторжения.