– Но это… – начал отец Григорий.

На этот раз прозвучал одиночный выстрел, зато пуля прошла рядом с ухом священника, выбила искру из стены церкви.

– То есть предали нас, – Наджиб говорил неторопливо, с ленцой. – Разве не так? Видит Аллах, вот доказательства! Убивайте многобожников, где бы ни встретили вы их, изгоняйте их из тех мест, откуда они вас изгнали, ибо многобожие хуже, чем смерть!

Услышав эту фразу, многие отшатнулись, отец Азры, наоборот, сделал шаг вперед, попытался заслонить жену и дочь, решил, наверное, что их попытаются расстрелять на месте.

– Строение же это используется для наведения вражеских самолетов, – продолжил Наджиб, и на лице его появилась улыбка, ядовитая, как растущий в горах черный цветок «радость шайтана». – Поэтому мы уничтожим его! Лишим врага хорошего ориентира! Отведем угрозу, во имя Всевышнего! Вперед!

Бойцы «Детей Аллаха» побежали к церкви, одни держали факелы, другие канистры.

– Нет! – Отец Григорий попытался заступить дорогу одному из них, совсем молодому, едва на год старше Самира, раскинул руки, но получил удар в бок и отступил. – Нет… Полиция…

– С ними я договорился, ведь любит Аллах богобоязненных, – сказал Наджиб издевательски.

Одни чужаки врывались в храм, оттуда доносились грохот и треск. Другие снаружи плескали на стены из канистр. Там и сям занимались огни, бежали по камню бледно-синие сполохи, набирали яркость, превращались в оранжевые, а стоящие вокруг люди только смотрели и, казалось, не дышали.

Плакавшие женщины смолкли, даже дети затихли, похоже, что никто не мог поверить, что происходящее у них на глазах – не сон.

Отец Григорий стоял, прижав руки к лицу, и в глазах его отражалось пламя.

Издалека донеслась сирена, звук ее стал ближе, а затем внезапно оборвался. Наверняка бойцы «Детей Аллаха» остановили пожарную машину и под угрозой оружия заставили ее развернуться, не пустили в Крепостной квартал.

– Что смотрите? – поинтересовался Наджиб, оглядывая безмолвную, покорную толпу. – Нравится? Все, что идет на пользу родине, должно тешить сердца машрикийцев.

Он выдержал паузу, повел автоматом, делая вид, что начнет стрелять, но никто не отреагировал даже на это.

– Ладно, бегите по домам, многобожники, – приказал командир «Детей Аллаха». – Никто ведь не хочет, чтобы они сгорели?

Самир закрыл глаза, чтобы не видеть, как пылает пережившая владычество халифов и турок, нашествия сельджуков и монголов церковь, не видеть жалких, перекошенных от страха за собственную жизнь лиц единоверцев, но заткнуть уши он не мог, и поэтому топот разбегающихся, как тараканы, людей беспрепятственно достиг его слуха.

И в этот момент вернулись чувства, а точнее одно – тяжелого, подсердечного, прижимающего к земле стыда.

До блокпоста на входе в Белый квартал осталось пять метров, когда на Самира накатил страх. Он попытался напомнить себе: если бы его хотели подстрелить, то сделали бы это давно, пока он шел через площадь, и вообще, если он справился с тем, на что решился сегодня, то бояться ему больше нечего.

Рука поднялась к груди, туда, где всегда висел подаренный отцом крестик, но нащупала лишь майку.

– А ну стой! – окликнули его.

Самир остановился, ему стало холодно, как тогда на кладбище, под изрыгающим жар небом.

Ледяное дуновение он вновь ощутил сегодня, когда пошел туда, где раньше стоял их дом, где погибли мама и сестра и остались только уродливые развалины и дыра в земле. Со дня похорон Самир избегал этого места, но после того, как проворочался две ночи без сна, слушая, как тихо плачут женщины в других «комнатах» старой трапезной, он принял решение.