– Да что ты говоришь, Витя, – перебила Нинель Федоровна. – Молодая она совсем, конечно, жива! Найдем, найдем ее, дай время.

– Мало у нас времени, – сказал Виктор Захарович и встал. – А ты сам, Вася? Женатый?

Меркурьев сказал, что холостой, и спросил, сколько лет дочке.

– Так тридцать, всего ничего! – ответила за Виктора Захаровича Нинель. – Я же и говорю, найдем. Найдем!..

Василий Васильевич забрал было остывший кофе, но домоправительница отняла и вылила, да еще выговор сделала, что Вася тянет в рот всякую гадость. Пришлось делать свежий.

С чашкой в руке он вышел на террасу, на ноябрьское солнце, сегодня так похожее на летнее.

– Нинель Федоровна! – крикнул он в дверной проем. – Вы меня слышите?

– Слышу, Васенька!

– А Емельян Иванович откуда взялся?

– Как? – Она показалась по пороге, отдернула занавеску. – Гость, откуда ему взяться! Отдохнуть приехал!

– В первый раз?

– Раньше не был.

– А вы знаете, что его фамилия Кант?

Нинель Федоровна еще раз поправила занавеску, огладила ее, чтоб не топорщилась, и вышла к Меркурьеву на террасу.

– Так ведь… фамилии разные бывают, Васенька. Хорошо, у тебя фамилия простая, русская – Меркурьев! Артист такой был знаменитый, ах, как я его любила! Ты его полный тезка – Василий Меркурьев. А у нас на производстве инженер был, фамилию имел Филозопов! Мало ли какие они у людей, фамилии. Тот Филозопов, этот Кант.

– Кант, – сказал Меркурьев, полный тезка знаменитого артиста, – все же не Филозопов. А вы на производстве работали?

– В Калининграде, – охотно объяснила Нинель. – В конструкторском бюро «Факел» всю жизнь отработала, а потом на пенсию меня вытурили, Витя вот… подобрал.

– Вы всегда здесь жили?

– В поселке мы жили, – Нинель кивнула куда-то в сторону лип. – Родители там домик получили, когда в сорок шестом году в Калининградскую область по разнарядке приехали. Тогда немцев всех вон высылали, а нашим тут жилье и работу давали. Земли-то чужие, немецкие. Кенигсберг весь в сорок пятом сгорел, живого места не было. Бомбили его сильно. А Витя, Виктор Захарович, в этом доме родился и вырос. Папаша его генералом был и после войны здесь, на взморье, военным комендантом остался.

Она с любовью оглядела дом, и липы, и брусчатку.

– Родители Витины хорошие люди были, добрые, щедрые. Всех окрестных детишек принимали, подкармливали. Я, считай, в этом доме выросла. Когда Витя надумал его продавать, мне показалось, вот-вот жизни лишусь. – Она вздохнула и пригорюнилась. – Покупатели ему сразу сказали, что под снос. Не будет дома больше. Ну а он уже решил и отступать ни за что не хочет, как я его ни уговаривала!..

– Почему он решил дом продать?

– Так ведь годы, Васенька! Гостиницу держать – дело трудное, хлопотное. Сертификаты разные, и на алкоголь, и на продукты, и санитарные, и пожарные! И каждый год все по новой. А уж как начальство поменяется, так хоть криком кричи, сразу тыща нарушений, мильон претензий. Устал Виктор Захарович. И дочку хочет найти. Хоть, говорит, погляжу на нее напоследок, а может, и внуки есть! Мы же не знаем… Вот продаст дом и в Москву уедет…

– Отсюда? – усомнился Василий Васильевич и, прищурившись, посмотрел на сверкающее море. – В Москву? Разве можно?

– Да я отговаривала, – с сердцем сказала Нинель. – Не слушает он меня. Слава богу, бумаги пока не подписал, может, до весны и простоит дом, не погибнет.

– Да бумаги подписать дело пяти минут, – заметил Меркурьев.

– То-то и оно… Сварить кофейку еще? Или сам?

– Сам, Нинель Федоровна.

Он еще немного посидел в плетеном кресле, обдумывая услышанное.