– А ты можешь его оживить? Сделать так, чтобы все это оказалось страшным сном, а утром наступил новый день?

– Могу, но я этого не сделаю.

– Почему?

– Дело в том, что я полюбил тот цветок, в который вселилась его душа. А оживить человека, это значит – убить пион и весь его аромат, которым будут дышать главные герои моей книги еще несколько сотен листов. Этот цветок даст ответ на главный вопрос моей книги. Ты помнишь этот вопрос?

– Помню. Ты жестокий, Габриэль. Если бы я умела писать так, как ты, то никого бы никогда не убила. Я бы писала о любви, о жизни. Не о страданиях, а о радости. Мои герои стали бы самыми счастливыми под моим пером.

Я улыбнулся, глядя на нее.

– Мне кажется, ты искренне веришь в это. Я вижу это по твоим глазам, они не чище моих. Нет. Просто ты видишь мир по-другому, но разве в моем произведении нет той любви, о которой ты сейчас говоришь?

– Нет ее там, я вижу одни муки.

– Это форма любви.

– Тогда, я ничего не понимаю в литературе, Габриэль.

Как знаешь, Рита, как знаешь. Для тебя любовь – это когда люди целуются, держатся за руки и говорят о чувствах, лежа под звездным небом. Это, когда они умирают от старости в теплой ванне, напившись вином. У меня другая форма. Другие слова. Другие чувства. Я тебе сейчас продемонстрирую это…

«Юлии казалось, что ее преследует кто-то. Она боялась выйти из комнаты, ведь там, за дверью, таился невидимый враг, сам Дьявол вошел в этот дом, чтобы своими раскаленными лапами вырвать из нее душу и спустить в преисподнюю. Она дрожала, и с каждой секундой эта дрожь усиливалась.

– Кто здесь?

Тишина.

– Кто бы ни был здесь – выходи, а иначе я тебя убью! – Ее громкий голос переходил плавно в хрип, словно она застудила горло. Юлия откашлялась. – Выходи, я сказала!

Никто не вошел и не вышел. Она встала с кровати и включила свет».

«Вы обо мне забыли? Знал бы я, как вам напомнить о себе. Как мне передать, что вы можете увидеть меня, стоит вам подойти к окну и посмотреть во двор. Я смотрю на вас каждую секунду, вся моя жизнь – это окна гостиной и твоей спальни наверху. Я пион, а мои лепестки – это воздух, которым вы дышите.

Загорелся свет, ты не спишь? Что с тобой, милая? Почему я слышу твой крик? Чем я могу тебе помочь?»

– И как ты себе представляешь этот момент, когда будешь стоять на книжных полках?

Габриэль улыбнулся:

– Вот видишь, ты говоришь «я буду стоять», а не мое произведение.

– И что с этого? – не поняла Рита.

– У меня по телу дрожь, когда я представляю себе этот момент. Меня охватывает трепет и мне хочется делиться этим с тобой, хотя вернее было бы это от тебя утаить.

– Почему?

– Понимаешь, Муза, это моя мечта. А когда у людей разные мечты, то другой не сможет разделить с тобой эту радость.

– Я смогу. Всем сердцем смогу. Ты же мне веришь?

– Верю.

– Поделись.

– С большим удовольствием.

Габриэль отложил в сторону блокнот.

– Ты даже вообразить не можешь, каково это, когда тебя берут в руки, перелистывают, изучают, поглощают тебя без остатка. Все твое творчество. Всю твою душу, а творчество – есть душа. Смакуют тебя, словно хорошее вино, упиваются, пьянеют. Люди смотрят на твой мир твоими глазами. Они влюбляются в твоих героев. А я и есть – мои герои. Они влюбляются в меня, мои читатели. Я в эти минуты герой, который покорил этот мир.

Рита слушала внимательно, словно послушный ребенок. Мне нравится в Рите ее незагубленное детство, этим она меня и привлекла.

– А критика? Как ты к ней относишься? Ведь будут и те, кто не поймет твоей души.

– Ты права… – Я задумался. – Смотря о какой критике ты говоришь. Если это пена изо рта завистливых реалистов, которые сами не умеют мечтать, то я их отправлю в мир недописанных книг. Есть такое место, что-то вроде юга Франции, лазурных берегов. Но если критика конструктивная – человек подойдет и укажет мне на мою ошибку, объяснит свою точку зрения, – то я пожму этому человеку руку. Это не люди, а ангелы, уберегающие писателей от написанных ими бед.