В тот год я была буквально привязана к телефону. Я постоянно находилась на связи. Слушала, как сестра плачет или пытается не плакать (что было еще хуже). За Днем-Когда-Все-Рухнуло медленно потянулись мучительные дни. Аманда получала обрывки информации, которыми делилась со мной, и их было достаточно, чтобы сделать каждый наш день еще более тяжелым, чем минувший. Время было безжалостным и мучительным. Казалось, мы бредем по жизни с неподъемными рюкзаками. Трудно дышать, тяжко чувствовать что-либо еще, кроме ужасной тяжести, жалости к себе и гнева. Мы часами говорили с сестрой по телефону, но я не могла дать ей ничего – только жуткое, беспомощное молчание и искреннее, но бесполезное сочувствие: «Господи, мне так жаль… Я так тебя люблю…». Каждый день мне приходилось звонить родителям и давать им полный отчет – рассказывать о психическом и эмоциональном состоянии сестры в течение дня. Это стало моей обязанностью – сестра не могла звонить им, потому что ей было слишком больно. К тому же, у нее было много работы. Ей нужно было поддерживать свою репутацию в юридической фирме. И мы с ней знали, что наши родители страдают больше всех.

Аманда была их любимой младшей дочерью, и этот удар оказался для них нокаутом. Отец злился, как никогда в своей жизни. С Амандой он был очень нежен, но все мы чувствовали, что в его душе кипит гнев. Он был ее отцом и видел свою роль в том, чтобы всю жизнь защищать своих малюток от всех невзгод. Но вот страдания обрушились на голову второй его дочери. Ему никогда не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Он не хотел для нас такой участи. Ему было безумно трудно пережить подобное, поэтому Аманда считала своим долгом облегчить его гнев и его боль. Но у нее просто не было сил, чтобы вести кого-то сквозь мрак.

Мама тоже была разбита – ей было настолько тяжело, что она просто не могла представить, как жизнь может быть такой ужасной. В ней жила надежда. Она обязана надеяться, потому что сама мысль, что от боли, обрушившейся на ее девочку, нет исцеления, казалась невыносимой. Она не могла признать, что надежды больше нет. И поэтому слова мамы заставляли сестру думать, будто мама слишком быстро и легко пережила ее горе.

Эти катастрофы преподали мне важный урок. В подобных ситуациях можно сделать только одно: мы должны говорить нашим близким, что их горе реально. И если это горе будет длиться вечно, то будем вечно горевать вместе с ними.

За эти два года я поняла, что ничего другого говорить не стоит. Никогда не бывает все в порядке. Все происходящее с нами редко имеет вескую причину. Я была связным сестры «в экстренном случае», но не могла освободить ее от этого экстренного случая. И ничего не могла поделать – только кормить ее, обнимать, когда она плакала, молиться, продолжать действовать и надеяться на то, что мой дом и мое присутствие помогут ей исцелиться.

Я узнала также, что близким тоже нужна серьезная помощь. Однажды я позвонила родителям и сказала:

– Вы должны приехать. СЕГОДНЯ. Мне нужна помощь. Я этого просто не выдержу. Рухну, если не вдохну немного воздуха. Мне нужно хотя бы одну ночь не слышать ее плача. Мое сердце не выдержит этого.

Мама волновалась и за меня тоже.