– Гришка! – вновь поправил патриарх…

– Да! Да! Когда он, Гришка… те вышесказанные тетрати… «О пришествии в мир антихриста» и «Врата»… ко мне принес… и, показав… те тетрати передо мною… чел и рассуждения у меня… просил в том… Видишь ли-де ты, говорил он, Григорий…

– Гришка! – строго остановил патриарх.

– Да… видишь ли-де ты, что в тех тетратях писано… что ныне уже все… сбывается…

«Воистину сбывается», – мысленно, с ужасом, согласились архиереи.

Игнатий, обессиленный, остановился, но пристав заметил, что он падает, и подхватил несчастного.

По знаку патриарха молодой послушник принес из соседней ризницы ковш воды и поднес к губам Игнатия. Тот жадно припал к воде.

«Жажду!» – припомнились не одному архиерею слова Христа на кресте. – «Жажду!»…

– Ободрись, владыко, – шепнул пристав несчастному, поддерживая его. – Бог милостив.

Слова эти слышали архиереи и сам патриарх.

«Добер, зело добер пристав у его святейшества», – мысленно произнесли архиереи.

Игнатий несколько пришел в себя и перекрестился.

– Господь больше страдал, владыко, – снова шепнул пристав.

Игнатий глубоко передохнул, и, обведя глазами архиереев, он увидел на лице каждого глубокое к нему сочувствие и жалость. Это ободрило несчастного.

«Они все за меня», – понял он и облегченно перекрестился.

Теперь он заговорил тверже:

– За те его, Григорьевы, слова и тетрати…

– Гришкины, – автоматически твердил патриарх.

Талицкий презрительно улыбнулся и переменил позу, звякнув цепями.

– И за те его, Гришкины, слова и тетрати, – продолжал Игнатий, – я похвалил его и говорил: Павловы-де твои уста…[16]

«Воистину, воистину Павловы его уста, апостола Павла, такожде страждавшего в оковах», – повторил мысленно не один из архиереев.

– Павловы-де твои уста, – продолжал Игнатий, – пожалуй, потрудись, напиши поперечневатее.

«Именно поперечневатее, – повторил про себя простодушный пристав, – экое словечко! Поперечневатее… Н-ну! Словечко!»

– Напиши поперечневатее, почему бы мне можно познать истину, и к тем моим словам он, Григорий…

– Гришка! Сказано, Гришка.

– И к тем моим словам он, Гришка, говорил мне: возможно ль-де тебе о сем возвестить святейшему патриарху, чтоб про то и в народе было ведомо?

Слова эти поразили патриарха. Мгновенная бледность покрыла старческие щеки верховного главы всероссийского духовенства, и он с трудом проговорил:

– Ох, чтой-то занеможилось мне, братия архиерееве, не то утин во хребет, не то под сердце подкатило, смерть моя, ох!

– Помилуй Бог, помилуй Бог! – послышалось среди архиереев.

– Не отложить ли напредь дело сие? – сказал кто-то.

– Отложить, отложить! – согласились архиереи.

По знаку старшего из епископов тотчас же увели из Крестовой палаты и Игнатия и Талицкого.

Патриарху Адриану не суждено было докончить допрос тамбовского епископа Игнатия.

Не «утин во хребте» или попросту «прострел» был причиною его внезапной болезни, а слова Игнатия о том, что Талицкий советовал ему через патриарха провести «в народ», огласить, значит, на всю Россию вероучение Талицкого о царе Петре Алексеевиче как об истинном антихристе. Адриан знал, что слова Игнатия дойдут до слуха царя, да, конечно, уже и дошли со стороны Преображенского приказа на основании вымученных там пытками признаний Талицкого. Старик в тот же день слег и больше не вставал.

Петр, конечно, знал от Ромодановского, что фанатики и поборники старины, опираясь на патриарха, могли посеять в народе уверенность, что на московском престоле сидит антихрист. А духовный авторитет патриарха в Древней Руси был сильнее авторитета царского.