– Мразь, – подумал Григорий, но вслух не сказал. Он только мельком взглянул на свой мешок и снова перевел взор на атамана. – Вы, казаки, все за вольности ратуете и государя поносите почем зря, а сами в царевом кабаке водку хлещете да его же казну тем самым наполняете. Странные люди, ей-богу. Как еретики латиняне себя ведете – это у них десяток кабаков на одну улицу.

– Ну, ты брат, загнул, – удивился Ермак. – Мы в Бога в нашего православного веруем, – тут он перекрестился, а за ним и весь стол. – Не знаю, чего вы там в Москве успели выдумать, да только тут у нас на краю света без доброй самогонки никак.

Кто-то рядом опрокинул в себя полную кружку, занюхал рукавом кафтана и издал из утробы столь отвратительный звук, что из последних сил сохранявший выдержку Григорий сжал кулаки так, что костяшки на пальцах аж побелели.

– Да не кипятись ты так, – примирительно начал атаман, – этих самых магометан, которые, как ты говоришь, капли в рот не берут, давеча побили мы изрядно, так что можем и отпраздновать. Кабы не мы, так и тут было б то же, что в Соли Камской – город Алей бы спалил, а народ вырезал. А так видишь, все цело-целехонько. Вот и не лезь в бочку, а радуйся вместе с нами. Добро? Ну на том и порешили. Только, понимаешь, не хватает душе чего-то. Вино пили, песни пели… а, ну да, какой же праздник без хорошей драки?

Ермак встал, разминая кулачищи, каждый размером с кувалду. В кабаке снова воцарилась тишина. Встал и грек. Будучи и сам не мелкого телосложения, рядом с огромным казаком, он казался просто карликом, пародией на человека.

– Так что, сдюжишь ли пьяного казака? Не опозоришься?

Может Ермак надеялся, что у Григория задрожат поджилки, но тот выглядел весьма уверенно или мастерски не подавал виду, что волнуется. Внезапно грек ощутил чью-то тяжелую руку на своем плече. Резкий поворот. Пред ним стоял, слегка покачиваясь, жилистый казак с массивным золотым кольцом в ухе.

– Ты, Ерема, слишком церемонишься, – с трудом выговорил он сложное слово заплетающимся языком. – Слушай, – обратился пьяный малый уже к Григорию, – что-то морда твоя мне больно знакома.

Казак подался назад, и, так же покачиваясь, стал пристально разглядывать грека, отчаянно пытаясь сфокусировать мутный взгляд. Вдруг его глаза превратились в блюдца.

– Узнал я тебя, пес! – стал он тыкать пальцем прямо в грека. – Это ведь ты, скобленое рыло, нас с Барбошей схватить и под суд отдать пытался! И за что? За то, что мы ногайцев побили, южные границы от набега уберегли? Вот она, царева благодарность!

Несмотря на то что казак был мертвецки пьян, он выхватил неизвестно откуда взявшуюся саблю и бросился на Григория. Тот, однако, успел одним движением отодвинуть свой мешок глубже под стол, а другим, ловко подхватив незадачливого буяна, отправить его прямиком на кувшины с горячительными напитками, коих на столе было превеликое множество. Раздался звон бьющейся посуды. Казак замер на столе в луже, так любимой им, огненной жидкости. Видимо, ударился головой и потерял сознание.

– М-да, – только и процедил Ермак, – и действительно, пьяного побил. Все, завтра потолкуем. Нынче охоты нет.

Он оценивающе посмотрел на причиненный ущерб и неодобрительно покачал головой:

– Уберите, наконец, Ивана со стола да спать отведите.

После этого он преспокойно вернулся на свое место и продолжил возлияния.

– Здесь бытие – лишь питие, – глубокомысленно подытожил грек, и, перекинув драгоценную сумку через плечо, вышел в ночную прохладу.

На пороге покоев Ивана Грозного показалась статная фигура среднего роста в затканных золотом и серебром боярских одеждах. Нагнувшись, чтобы не удариться о низкую притолоку, человек шагнул вперед и, сняв горлатную соболью шапку, земно поклонился. После этого головной убор вернулся на свое место.