– Мадам, мы должны послать за доктором, – настаивала миссис Веллет.

– Я не могу распорядиться без разрешения мужа… – Миртл бросила нервный взгляд в направлении библиотеки.

– А разве он запрещал это? – спросил дядюшка Майлз. – Эразмус вообще в курсе, что у его порога – искалеченный ребенок?

– Он дал инструкции, строгие инструкции, чтобы его не беспокоили. – Тон Миртл был вполне красноречивым, и ее брат пошел на попятную. Даже разгоряченный портвейном, дядюшка Майлз боялся вызвать гнев преподобного. – Майлз, нет ли у тебя возможности…

– Миртл, имей я деньги на доктора, я бы сразу послал за ним, но сейчас у меня нет ни фунта.

– Миссис Веллет, – Миртл повернулась к экономке, – если мальчика перенесут в кухню, его ведь не будут там перевязывать?

– Нет, мадам. – Было видно, что миссис Веллет трудно дается ее привычная выдержка. – Хотя это необходимо сделать в первую очередь.

Все трое были слишком заняты разговором, чтобы заметить Фейт, проскользнувшую в сторону библиотеки. «Нужно сказать папе. Конечно, он хотел бы знать».

Фейт постучала. Ответом ей была тишина и слабый звук, как будто кто-то прочищал горло или что-то бормотал. Она повернула ручку и открыла дверь. Газовые лампы были прикручены и едва мерцали, но медная настольная лампа бросала на пол дрожащий круг света. За столом, откинувшись в кресле, сидел отец. Когда Фейт вошла, он чуть-чуть повернул голову в ее сторону и нахмурился.

Фейт открыла было рот, но слова застряли у нее в горле. Ее отец, всегда такой прямой, сейчас странно обмяк. Она никогда не видела его таким бледным и вялым. Кожу покалывало. В комнате чувствовался запах сырости, и она вспомнила, что этот же самый холодный, как мята, запах она ощутила в башне. Он пробежал маленькими ледяными пальцами по ее горлу, потрогал нервы, идущие к зубам, и сетчатку глаз. Воздух был словно напоен им.

– Папа?

Голос прозвучал странно, будто его сопровождали слабые вздохи. Фейт неуверенно двинулась вперед, и шаги ее тоже были странно глухими. Такое ощущение, что воздух колеблется и дышит сам по себе. В пальцах отца дрожало перо, чернила капали на бумагу. Неуклюжим, кривым почерком, так не похожим на почерк отца, были написаны несколько предложений. Зрачки его были крошечными и непроницаемо черными. В свете лампы было видно, что радужка его глаз, обычно серая, стала желто-зеленой. Присмотревшись, Фейт заметила, что точки и пятнышки на радужке плывут и двигаются, словно водоросли…

– Папа!

Желтые глаза посмотрели на нее, взгляд медленно сосредоточился. Потом челюсти преподобного сжались, лоб слегка нахмурился.

– Убирайся! – Это был шепот, но в нем звучала такая злоба, какой Фейт никогда еще не слышала в отцовском голосе. – Убирайся!

Фейт развернулась и выскочила из комнаты с колотящимся сердцем.

– Фейт! – Не успела Фейт закрыть за собой дверь, как в коридоре появилась Миртл. – О, твой отец закончил работу на сегодня? Слава богу, я должна поговорить с ним.

– Нет! – Фейт рефлекторно прижалась спиной к двери библиотеки.

Она не могла понять, что за сцену только что видела, но знала, что отец хотел бы сохранить ее в секрете. Фейт вспомнила истории о странных веществах, которые курят втайне и пары которых лишают мужчин воли, порабощая их. Что, если из-за всех этих забот и тревог отец начал принимать опиум? Она не должна его выдавать. Хватит с него скандалов и насмешек.

– Я… спросила его насчет мальчика в капкане, – нашлась Фейт.

– И что он сказал?

Фейт пришла в замешательство. Единственным разумным ответом было признаться, что он выгнал ее, ничего не сказав. К тому же это была правда.