Стеллу недолюбливали за прямоту и жесткость – но ей подчинялись. Стеллу терпеть не могли за ее бескомпромиссную справедливость – но всегда признавали ее превосходство. Стеллу ненавидели – но ею восхищались. Она поднималась, и он поднимался вместе с ней, но не рос командиром, а просто тянулся, обвивая плетень. Вырос пустышкой, за спиной и в тени. И, как только Стелла ушла, оказался без опоры.

…Бок котла блестел, ловя блик от луны. Может быть, с внезапной усмешкой подумал он, это и есть то единственное, на что он способен, единственное, чем может быть полезен миру, – оттирать котел. Негусто…

Он уснул, раскинувшись в траве рядом с озером. Ладонь кололи согнувшиеся над водой камыши. В котел залетела мушка и билась, жужжа. Уже во сне он пнул котелок, чтобы муха вылетела. Жужжание смолкло.

Их отправили на уборку территории, сняв с литературы: в школу приезжала комиссия, а спортивная площадка за столовой после зимы кишела окурками, собачьими минами и пенопластом. Им не дали ни граблей, ни перчаток – просто выгнали на прохладное майское солнце и заставили убирать все это голыми руками. Козявки завозмущались, и Стелла, которая могла бы цыкнуть и заставить всех замолчать, неожиданно приняла их сторону.

– Если мы начнем ругаться сейчас, ничего не добьемся, – сказала она. – Сделаем так. Уберемся. Сфоткаем то, что было, и результат. И напишем официальное заявление об эксплуатации детского труда. После такого никто не посмеет заставлять нас убираться.

Козявки натянули на пальцы рукава и отправились на площадку. Стелла засела за заявление. И все было бы ничего, если бы она не окликнула его в дверях:

– Артем! Останешься. Поможешь с текстом.

Он, сжавшийся от неминуемой встречи с окаменелыми собачьими делами, выдохнул и распрямился. Вернулся в класс, быстро прикрыл дверь и почти не услышал, как козявки хором выпалили:

– Подпевала несчастный!

Он проснулся от пинка одной из козявок.

Что-то вылетело из него, что-то незримое, как мелкий камешек.

– Где котел? – вопрошала козявка, но он не слышал. Поднялся, чувствуя, как кружится голова. «От голода», – равнодушно подумал он, вспомнив вчерашние остатки каши. Достал телефон проверить, есть ли связь. Связь была, но стоило ли теребить Стеллу на сборах?..

Он нервно, желчно рассмеялся, глядя на козявку и не видя. Сколько можно беспокоиться только о ней, о драгоценной Стелле? Набрал номер, в трубке загудело, сердце заколотилось, подпрыгивая. Выключили ветер, смолкла козявка…

– Алло, – услышал он знакомый, усталый, но веселый и звонкий голос.

Земля повернулась, качнуло на бок, и он ослеп. Секунду лежал, чувствуя, как травинка щекочет нос, а потом ощутил мощный удар сзади. Попытался выпутаться из чего-то черного, скользкого, что накинули сверху…

Кто-то из козявок угодил ботинком поддых; он согнулся. Кто-то заехал в лицо, смазал по уху. И вот тогда снова включили звук, и зазвенело, зашумело, загрохотало вовсю.

Козявки устроили темную. Вот так вот. Пять лет терпели. А теперь – Стелла ушла, и они ощутили силу.

Болели руки, спина, живот; он не чувствовал пальцев, которыми пытался закрыть от ударов лицо. А козявки били и били; и откуда-то, с областного центра, с края вселенной, пробивался через динамик восторженный голос Стеллы:

– Меня пригласили учиться в школу при МГУ, представляешь? Сейчас задержусь, чтобы оформить документы. Я тебе напишу, возьмешь у меня дома что нужно, пришлешь первым классом. В июле приеду за вещами… А потом – Москва! Москва, представляешь?! Что ты там молчишь? Эй! Ау!..