– А как Ричард?

– С ним покончено, если это уж так тебя интересует.

Я бросил на нее короткий взгляд. Она чуть слишком сосредоточенно вела машину; потом скривила губы и пожала плечами. Как-то раз, давно, в период ее увлечения верховой ездой, я наблюдал за ней на ипподроме. Может, в чем-то Каро и недотягивала до идеала, но препятствия она брала с маху, без колебаний.

– Когда это случилось?

– С месяц тому назад. После моего последнего письма.

– Появился кто-то другой?

– Просто… – Она опять пожала плечами.

– Бедняга Ричард. Он мне нравился.

– Ничего подобного. Ты же считал, что он типичный итонский{99} болван.

Такие споры между нами не были новостью. Она приучилась вот так мне перечить, когда я взялся выводить ее в люди: мол, может, она и дура, но способна отличить, что я на самом деле думаю, от того, что говорю ради ее ободрения.

– Ты оказался прав, – добавила она.

– Хочешь, поговорим об этом?

Мы выбрались из туннеля. Я не узнавал знакомых мест, как часто бывает после долгих странствий: все вокруг, даже хорошо знакомый ландшафт, утрачивает реальность. Да еще эта ужасная промозглая сырость английской зимы.

– На самом деле все это произошло в Комптоне. Мы поехали туда на выходные. Думаю, из-за того, что там его холили и лелеяли как будущего зятя. Смотреть противно. Это и было последней каплей.

– Да он-то чем виноват?

– Знаешь, он таким оказался мещанином – просто фантастика какая-то. В глубине души. Честное слово. Просто упивался всем этим. Подлизывался к Эндрю, совсем голову потерял. Притворялся, что ему очень интересно слушать про надои молока, про охоту и про бог знает что еще. И я вдруг поняла, что он пустышка. Притворщик. Во всем.

– Ну тогда ты правильно его выгнала.

Злосчастный Ричард во многом походил на Каро: университет ему тоже было не потянуть. Родители его владели одним из крупнейших лондонских издательств, и он изучал издательское дело, используя старинный английский принцип: поскольку естественные склонности человека, несомненно, наследуются, нет необходимости их проявлять въяве. Ричард походя усвоил кое-какие левые взгляды, общаясь с не вполне всем довольными подчиненными отца, но ему-то предстояло еще хуже управлять ими в будущем; впрочем, возможно, он просто опробовал на мне идеи, неприемлемые у него дома.

– Он был до того отвратителен, ты просто не представляешь! Заявил, что Флит-стрит на меня дурно влияет. Как-то раз сказал, что я становлюсь резкой. «А это просто вульгарно, моя милая». Я швырнула в него бутылку джина – совершенно вышла из себя. Наглость такая! И нечего ухмыляться, – добавила она.

– Но хоть часть квартиры уцелела?

– Это было у него дома.

– Прекрасно. Никогда не швыряйся собственным джином.

Каро закусила губы. Мы выехали на шоссе М4.

– Ты-то ведь знал – с самого начала. Мог бы предупредить.

– С моим-то умением выбирать идеальных спутников жизни…

– Мог бы и научиться.

– Уже поздно.

Она некоторое время переваривала мой ответ.

– Ты на ней женишься?

– Ее зовут Дженни. Нет. Не женюсь.

– Я не хотела…

– Я знаю.

Недопонимание… эта опасность всегда была присуща нашим с Каро отношениям. Что-то в ней и правда изменилось. Может быть, это было всего-навсего влияние нового, чуждого мира, где она успела пробыть полгода. Мне подумалось, что не все так гладко складывалось у нее на Флит-стрит, остались царапины; и оцарапать в ответ стало необходимым способом защиты. Я не согласился бы, что это «просто вульгарно», но в ней действительно появилась какая-то новая резкость, на смену былой наивности пришла некоторая агрессивность. Шуточка о влюбленности в меня ей и в голову бы не пришла полгода назад, а о глупости, присущей старшему поколению, вообще и намека быть не могло.