В декабре, накануне сатурналий, в Лугдунум пришла весть об избрании Сеяна консулом в паре с самим Тиберием. Эта новость вызвала много толков. Всадник по происхождению, Сеян не мог занять высшую должность в государстве, но тем не менее, это произошло. К тому же его соправителем стал сам Тиберий, не слишком ценивший консульство и предпочитавший выдвигать на эту должность других. Толковали, что престарелый император готовится передать власть Сеяну, что скоро тот женится на родственнице Тиберия и войдет в правящую семью Юлиев-Клавдиев.

Мой отец внимательно слушал гостей, судачивших о столичных делах, но сам отмалчивался. Что бы ни происходило в Риме, в Лугдунуме оставался Луций Корнелий Назон Руф. Его не трогали. Слава Августа была так велика, что Тиберий ревностно сохранял его наследие. Ссылки, конфискации имущества и казни Лугдунумскую Галлию затронули мало: Сеян и Тиберий боролись с римской знатью, а отец к ней не принадлежал. К тому же император был достаточно умен, чтобы не рушить то, что приносило государству славу и доход. Вот почему отец чувствовал себя уверенно в своей должности и, подозреваю, втайне мечтал передать ее сыну.

Меня политика не влекла. Я больше интересовался домашними рабынями – мужское естество пробудилось во мне. Рабыни охотно шмыгали ко мне в спальню – женщины любого народа любят подарки, а я не скупился. Отец знал об этом, но не мешал: римляне считают, что мужчине для поддержания здоровья необходимы женщины. Вот если бы я стал спускать отцовские деньги в лупанариях или затевать оргии, как сынки некоторых лугдунумских богачей…

Те сатурналии выдались грустными. Я с детства любил этот милый веселый праздник. По улицам ходят толпы ряженых, заходят в дома, поют песни, поздравляют хозяев. Рабы получают свободу на несколько дней – хозяева управляются сами. За столом собираются близкие, преподносят друг другу заранее подготовленные подарки (дети получают больше всех), затем благодарят богов за ниспосланные милости… Но в этот раз за столом пустовало место Випсании, и даже мои сестры, пришедшие со своими мужьями и детьми, не могли скрасить отцу горечь потери.

В январские иды, в год консульства Тиберия Цезаря Августа и Луция Элия Сеяна мы с отцом находились в его префектуре и занимались тем, что просматривали пергаментные свитки с хозяйственными записями. У отца возникло подозрение, что поставщики древесного угля обманывают нас, и мы проверяли, сколько и по какой цене мы купили угля в предшествующие годы. Эту работу следовало поручить вольноотпущеннику, ведавшему хозяйством двора, но его-то отец как раз и подозревал в сговоре с угольщиками. Мы работали увлеченно и как раз начинали выводить вольноотпущенника на чистую воду, как в дверь постучали.

– Войдите! – ответил отец недовольно.

Это был Скавр, центурион дежурной когорты. Торопливо выбросив руку в приветствии, он выпалил с порога:

– У ворот центурион с солдатами. Говорит, прибыл из Рима по поручению консула.

Отец встал. По его лицу я сразу понял, что далее заниматься углем нам не придется.

– Ты впустил его? – спросил отец.

– Нет! – Скавр замялся. – Я поступил неправильно?

– Правильно, – успокоил отец. – Как выглядят гости? Сколько их?

– Центурион и восемь солдат. В полном вооружении, верхом. С ними еще какой-то старик, по одежде – вольноотпущенник. Видно, что они долго скакали. Уставшие, одежда в грязи.

– Преторианцы на лошадях, – усмехнулся отец. – Неделя пути… Этот контуберний не скоро сможет маршировать по римским улицам. Построй во дворе свободных солдат! – велел он Скавру. – В полном вооружении. Затем впусти гостей. Отведите их лошадей в конюшню, гостям предложи умыться и вина с дороги. Затем препроводи сюда. Вели преторианцам оставить пилумы и щиты в казарме, а станут сопротивляться – окружи и отбери силой. Мечи пусть сохранят. Не хватало, чтобы они своими палками чаны с металлом перевернули, – пояснил он Скавру, но я сообразил, что вовсе не это соображение заставило отца отдать приказ. Скавр это тоже понял.