– Ладно.

– Так что, попробуем?

– Ладно.

– Остальное, что называл, тоже возьмешь?

– Да.

Брианна уходит, а Лютер откидывается на оранжевую спинку сиденья. Он старается не зацикливаться на том, каким разочарованием стало известие, что в «Уоффл-хаус» не подают блинчики. И как же это он так облажался? Официантка, наверное, считает его тупицей. Может, стоит добавить ее в ту компанию в багажнике…

Стены облеплены стикерами, и Лютер, ожидая «Кока-колу», пробегает по ним взглядом.

Одновременно с заказом по звездному небу растекается первый свет утренней зари.

– Потом скажешь, как оладушки понравились, – говорит Брианна. – Но блинчики тоже хороши.

Ничего подобного трипл-хэшбрауну Лютер еще не едал. Основа из резаной жареной картошки покрыта расплавленным сыром, луком, кусочками копченой ветчины, чили, нарезанными помидорами и кусочками перца халапеньо. Это даже лучше блинчиков, и когда Брианна приносит вторую ванильную колу, он благодарит ее за рекомендацию и уже не смущается из-за того, что заказал блинчики в заведении, не зря названном «Уоффл-хаус».

Расслабленно потягивая напиток, Лютер смотрит на оживающее за заляпанным стеклом небо.

Дела идут.

Где бы ни прятался Эндрю, похищение Карен Прескотт и Элизабет Лансинг не может не привлечь его внимание.

Уже направляясь к выходу, Лютер натыкается у одной из ближайших кабинок на старичка лет шестидесяти пяти – семидесяти с болезненно-землистым, посыпанным седой щетиной лицом и налитыми кровью глазами. Старик отводит глаза и рассеянно смотрит в окно. В руке у него дымится сигарета.

На парковке стоит грузовичок. Судя по бейсболке с надписью «Джей. Ар. Тракинг» и общей гигиенической запущенности, грузовик принадлежит старику.

Лютер чувствует его одиночество.

– Доброе утро, – говорит он.

Шофер отворачивается от окна.

– Доброе.

– Ваш грузовик на стоянке?

– Мой.

– Куда путь держите?

– В Мемфис.

– Что везете?

– Сахар.

Старик затягивается сигаретой и давит окурок в нетронутом яичном желтке.

– Одиноко на дороге, а?

– Да уж точно.

Его не раздражают короткие ответы старика. Дело не в грубости и не в плохих манерах, а скорее в унылом, безрадостном существовании. Было бы что сказать, он бы сказал.

Лютер застегивает фуфайку и кивает старику. Тот поднимает чашку с кофе.

Расплачиваясь у кассы за завтрак, Кайт дает Брианне десятку сверху.

– Видишь того старика в кабинке? Я плачу за его завтрак.

Он выходит через переднюю дверь и смотрит на рассвет.

Выезжая с парковки возле «Уоффл-хаус», Лютер обнаруживает, что глаза закрываются сами собой. Сейчас понедельник, 6:00, и с вечера пятницы ему удалось поспать всего лишь четыре часа в центре отдыха на окраине Маунт-Эйри, Северная Каролина.

При первой же возможности Лютер сворачивает влево, на Пондсайд-драйв, улицу в жилом районе, до такой степени засаженную деревьями, что когда он смотрит вперед, через ветровое стекло, то видит только кусочки пурпурного неба.

Пондсайд-драйв переходит в Кэттейл, которая уже через четверть мили заканчивается темным тупиком с разбитым тротуаром под слоем алеющих листьев.

Лютер выключает зажигание и перебирается на заднее сиденье. Лежа на холодной липкой виниловой обивке, он достает магнитофон, нажимает кнопку «плей» и засыпает под мольбы мистера Уортингтона пощадить его семью.

Кайт просыпается в 11:15. Кристально чистый свет октябрьского утра вливается в «Импалу», и винил под щекой греет не хуже бутылки с горячей водой.