– Девочки, ступайте, оставьте меня вдвоем с Софи.

– Я тоже останусь, мама, – возразила Лили. – А ты, Констанс, иди погуляй в саду.

Констанс обхватила колени матери.

– Я не хочу уходить одна. Мамочка, позволь мне не уходить.

Слова Софи так потрясли Беату, что после первой вспышки ей не удавалось вновь овладеть своим голосом. Вся дрожа, она отошла к дальнему окну. Она чувствовала, что ей некуда деться, что ее силой втаскивают обратно в жизнь.

– Наверно, папе было бы неприятно знать, что мы ходим в обносках, вечерами сидим без света. Он надеется, что мы здоровы и благополучны, – как мы надеемся, что здоров и благополучен он. Скоро зима. Пусть ты запасла овощей и фруктов, но придется покупать муку, да мало ли еще что. И потом Констанс – она ведь растет, ей нельзя совсем без мяса. Так сказано в книжке, которую мы недавно читали. А как чудесно было бы написать Роджеру, что он может больше не посылать нам денег. Ведь, наверно, они ему еще нужнее, чем нам. Я знаю, содержать пансион не так просто, но ты такая прекрасная хозяйка, мама, ты сразу сумеешь наладить дело.

Лили подошла к матери и поцеловала ее.

– Давай попробуем, мама, – сказала она негромко.

– Но, Софи, Софи, как ты не понимаешь – никто в наш дом не пойдет.

– Мистер Сорби из «Иллинойса» всегда очень добр ко мне. Как-то раз во время дождя он разрешил мне продавать лимонад у него в холле и сказал, чтобы я и впредь приходила, когда захочу. Иногда в «Иллинойс» наезжает столько народу, что там не хватает места, и многим приходится всю ночь просиживать в креслах внизу – даже дамам. Раньше он в таких случаях посылал кое-кого к миссис Блейк, но миссис Блейк сломала ногу и теперь не может брать постояльцев. А еще, говорят, школьным учительницам не нравится, как в «Иллинойсе» кормят. Я думаю, они бы охотно столовались у нас. И даже жить им наверняка было бы приятней у нас, чем у миссис Боумен или у миссис Гаубенмахер.

Мать растерянно покачала головой.

– Но, Софи, ведь у нас ничего нет: ни стульев, ни столов, ни кроватей, ни постельного белья.

– Мы с Лили отлично обойдемся без своих письменных столиков и можем спать в одной кровати. Два стула мне обещала мисс Томс. А Порки дает кровать, стул, стол и два коврика на пол. И еще он починит ту старую кровать, что стоит на чердаке. Две комнаты можно обставить хоть сейчас. Вот уже кое-что для начала.

– Попробуем? – сказала Лили.

Констанс подбежала к матери и обняла ее.

– Неужели мы опять станем жить как все люди!

– Ну хорошо, – сказала мать. – Зажгите кто-нибудь свечку. Пойдем посмотрим верхние комнаты.

– Мама, – сказала Софи. – У меня есть керосин. Позволь мне сегодня же засветить лампу в гостиной. Кому охота селиться в доме, где всегда словно траур.

На следующее утро – это было 15 сентября – Лили взобралась на лестницу-стремянку и приколотила вывеску к одному из вязов у ворот. Вечером прогуливающихся мимо дома прибавилось – коултаунские жительницы спешили взглянуть на этот вещественный знак смехотворного самообмана.

– «Приют уголовника» – куда более подходящее название.

– А еще лучше: «Арестантская услада».

Назавтра, когда Софи проходила по Главной улице, около нее остановился тарантас доктора Гиллиза.

– Привет, Софи!

– Доброе утро, доктор Гиллиз.

– Что с тобой сегодня? Сияешь, будто именинница.

– Да, пожалуй, вроде того.

– Что это я слышал, будто вы надумали открыть в «Вязах» пансион?

– Мы правда надумали, доктор Гиллиз. И вот что мне сейчас пришло в голову, доктор Гиллиз: может, у вас случится выздоравливающий пациент, которому нужен покой и домашний уход. Мама очень вкусно готовит. А насчет ухода – это уж мы все постараемся…