– Пойми, дурак, мы же охранная стая. Должны ум держать в холоде, а сердце в чистоте.

– Понимаю, понимаю… – Посоха скучающе чешет под шапкой свои чернявые волосы.

– Государь ведь слов бранных не терпит.

– Знаю.

– А знаешь – сожги книгу похабную.

– Сожгу, Комяга, вот те крест… – Он размашисто крестится, пряча книжку.

Выходят Нагул и Охлоп. Покуда дверь за ними затворяется, слышу стоны вдовы столбового.

– Хороша стервь! – Охлоп сплевывает, заламывает на затылок мурмолку.

– Не укатают ее до смерти? – спрашиваю, гася окурок о скамью.

– Не, не должны… – Широколицый улыбчивый Нагул сморкается в кем-то любовно расшитый белый платок.

Вскоре появляется Зябель. После круговухи он всегда взволнован и многословен. Зябель, как и я, с высшим образованием, университетский.

– Все-таки как славно сокрушать врагов России! – бормочет он, доставая пачку “Родины” без фильтра. – Чингисхан говорил, что самое большое удовольствие на свете – побеждать врагов, разорять их имущество, ездить на их лошадях и любить их жен. Мудрый был человек!

В пачку “Родины” лезут пальцы Нагула, Охлопа и Зябеля. Достаю свое огниво фасонное, холодного огня, даю им прикурить:

– Что-то вы все на чертово зелье подсели. Знаете, что табак навеки проклят на семи камнях святых?

– Знаем, Комяга, – усмехается Нагул, затягиваясь.

– Сатане кадите, опричники. Дьявол научил людей курить табак, дабы люди воскурения делали ему. Каждая сигарета – фимиам во славу нечистого.

– А мне один расстрига говорил: кто курит табачок, тот Христов мужичок, – возражает Охлоп.

– А у нас в полку сотник повторял всегда: “Копченое мясо дольше хранится”, – вздыхает Посоха и тоже берет сигарету.

– Дураки вы стоеросовые! Государь наш не курит, – говорю им. – Батя тоже бросил. Надо и нам чистоту легких блюсти. И уст.

Молча курят, слушая.

Дверь отворяется, вываливаются остальные с женой столбового. Выносят ее голую, бесчувственную в тулупе овчинном. Нашим бабу укатать – дело своеобычное.

– Жива?

– От этого редко помирают! – улыбается Погода. – Это ж не дыба!

Беру ее руку безвольную. Пульс есть.

– Так, бабу – родне подкинуть.

– Знамо дело.

Уносят ее. Пора и точку ставить. Поглядывают опричники на дом: богат, добром полон. Но коли усадьба на слом по Государеву указу списывается, грабить нельзя. Закон. Все добро – Государеву красному петуху достанется.

Киваю Зябелю, он у нас по огненным делам:

– Верши!

Достает он из кобуры свой “Реброфф”, насаживает на ствол насадку в форме бутылки. Отходим от дома. Целится Зябель в окно, стреляет. Звякнуло окошко. Еще подале отходим от дома. Встаем полукругом, вынимаем кинжалы из ножен, поднимаем вверх, опускаем, на дом врага нацелившись:

– Горе дому сему!

– Горе дому сему!

– Горе дому сему!

Взрыв. Пламя густое, клубящееся – из окон. Летят осколки, рамы да решетки, падают на снег. Занялась усадьба. Вот и пришел к ней в гости Государев красный петух.

– Молодца! – Батино лицо возникает в морозном воздухе в рамке радужной. – Стрельцов отпустить, а самим – на молебен в Успенский!

Конец – делу венец. Сделал дело – молись смело.

Выходим за ворота, уклоняясь от повешенного. А за воротами стрельцы вестников отпихивают. Стоят те со своими аппаратами, рвутся пожар снимать. Теперь уже можно. С Новостным приказом у нас теперь, после достопамятного ноября, лады. Машу сотнику рукой. Целятся аппараты на пожар, на повешенного. В каждом доме, в каждом пузыре вестевом знают и видят люди православные силу Государя и государства. Понимают Слово и дело.

Как говорил Государь наш:

“Закон и порядок – вот на чем стоит и стоять будет Святая Русь, возрожденная из Серого пепла”.