– Нет.

– Под какой процент банки дают сейчас деньги?

(То же самое.)

– Четырнадцать с рассрочкой на тридцать лет, плюс комиссионный сбор, плюс заявочный взнос.

Эта волынка тянется, пока Джо не иссякает. Я направил вентилятор кондиционера себе в лицо и снова почти решаю предложить им перебраться в мой дом. Но увы, сорок пять показов – это статистическая роковая черта, а Маркэмы посмотрели сегодня сорок шестой. Перейдя эту грань, клиенты, как правило, дом не приобретают и отваливают в другие места либо совершают нечто придурочное – отплывают грузовым судном в Бахрейн или отправляются покорять Маттерхорн. К тому же мне, возможно, придется попотеть, чтобы после вытурить их из моего дома. (Сказать по правде, я уже готов раскланяться с ними, пусть попытают счастья где-нибудь в Амбоях.)

Хотя они могут, разумеется, внезапно объявить: «Ладно. Хватит валять дурака, мы покупаем этого сукина сына. Нам все равно деваться некуда. Давайте заполним бланк предложения». У меня их в багажнике полный ящик. «Вот пять кусков. Мы переезжаем в “Шератон-Тара”. Вы оттаскиваете вашу тоскливую задницу к Хаулайхену и велите ему уложить вещички и уматывать в Тусон или на хер, потому как сто пятьдесят – наше последнее слово, больше у нас просто нет. Даем вам час, чтобы принять решение».

Подобное случается. Дома продаются прямо на месте, выписываются чеки, открываются счета сделок, покупатель звонит в перевозочную компанию из продуваемой ветром будки телефона-автомата рядом с «Хо-Джо». И это сильно облегчает мою работу. Впрочем, обычно таким покупателем оказывается богатый техасец, или челюстной хирург, или политтехнолог, уволенный за финансовые махинации и ищущий, где бы отсидеться, пока он не понадобится снова. С горшечниками и их пухлыми, мастерящими бумагу женами, людьми, которые возвращаются к цивилизованной жизни из жалкой вермонтской дыры с сильно похудевшими бумажниками и полным отсутствием представлений о том, что приводит мир во вращение, но зато с обилием мнений о том, как он должен вращаться, такое случается редко.

Джо восседает на переднем сиденье, скрежеща коренными зубами, шумно дыша и глядя на иностранную подданную, что выплывает со шваброй и бутылкой чистящего средства из их замаранной комнаты. Филлис сидит в своих темных очках и размышляет – о чем? Да кто ж ее знает. Вопросов, которые стоит задать, у них не осталось, тревог, которые стоит высказать, тоже, достойных провозглашения решений и ультиматумов – тем паче. Они достигли точки, когда остается лишь действовать. Или не действовать.

Но, видит бог, Джо действовать не желает, даже при том, что дом ему понравился, вот он и сидит, пытаясь придумать, что бы еще такое сказать, какой воздвигнуть барьер. Последний будет, скорее всего, связан все с тем же «видом сверху» – или с желанием совершить великое открытие.

– Может, нам стоит подумать об аренде жилья, – безучастно произносит Филлис. Я вижу ее в зеркальце, замкнувшуюся в себе, как потерявшая все вдова. Она смотрит на примыкающую к мотелю автолавку, вымоченный дождем двор лавки пуст, но колесные колпаки поблескивают и позвякивают на ветру. Возможно, Филлис видит в чем-то метафору чего-то еще.

Неожиданно она склоняется вперед и кладет утешительную ладонь на голое волосатое плечо Джо, отчего он дергается так, точно его ножом пырнули. Впрочем, Джо быстро опознает в этом жест солидарности и нежности, неуклюже оборачивается и сжимает ее ладонь в своей. Ну что же, все отряды и подразделения в сборе. Единый ответ неминуем. Это был краеугольный жест супружества, которого я когда-то лишился и о котором скорбел.