– Бог кроется в деталях, – замечает кто-то из этих теперь уже лучших друзей. Но все-таки добавляет: – Или дьявол?

Филлис спокойно смотрит на дверь, мимо которой они проходят сначала в одну сторону, потом в другую, прежде чем обнаружить нас в «гстн». Держащий в руках светокопии Тед выглядит, насколько я могу судить, всем довольным. Джо в его недозрелой бородке, вульгарных шортах и майке «Горшечники делают это пальцами» кажется мне пребывающим на грани истерики.

– Я увидел достаточно, – восклицает он тоном озлобленного железнодорожного контролера и быстро окидывает гостиную взглядом – оценивающим, как будто видит ее впервые в жизни. Довольный, он прижимает кулаки один к другому. – И то, что увидел, позволяет принять решение.

– Хорошо, – говорю я. – Тогда поехали. (Правило: мы едем завтракать, составляем предложение с указанием полной цены и через час возвращаемся.) Я успокоительно киваю Теду Хаулайхену. Он неожиданно оказался ключевой фигурой в схеме построенной ad hoc[27] по принципу «разделяй и властвуй». Его воспоминания, его несчастная покойница-жена, его бедные cojones[28], его мягкие, достойные Фреда Уоринга взгляды на жизнь и небрежный наряд – все это первоклассные орудия продавца. Из Теда получился бы хороший риелтор.

– Этот дом надолго на рынке не задержится, – выкрикивает Джо, к сведению всех окрестных соседей, которых может заинтересовать это сообщение. И, развернувшись, несется, точно рой запаниковавших пчел, к выходной двери.

– Посмотрим, посмотрим, – говорит Тед Хаулайхен и, поплотнее скручивая светокопии, с сомнением улыбается мне и Филлис. – Я знаю, миссис Маркэм, вас беспокоит то заведение за забором. Но мне всегда казалось, что оно сделало наши места более безопасными, а людей более сплоченными. Это примерно то же, что иметь под боком Эй-ти-энд-ти или Ар-си-эй[29], если вы понимаете, о чем я.

– Я понимаю, – отвечает непреклонная Филлис.

Джо уже проскочил дверь, спустился с крыльца на лужайку и теперь изучает контур крыши, доски лицевой обшивки, нижние грани кровельных балок; его обрамленный волосками рот приоткрывается, когда он приступает к поискам прогибов конькового бруса и повреждений от сосулек под свесами. Возможно, это лекарства от маниакальной депрессии сделали его губы такими красными. Джо, думаю я, и вправду нужен присмотр.

Я выуживаю из кармана ветровки карточку «Фрэнк Баскомб, партнер-риелтор» и опускаю ее на подставку для зонтов, что стоит в коридоре у двери гостиной, где я провел последние десять минут, стараясь удерживать Филлис в узде.

– Будем на связи, – говорю я Теду. (Еще одно правило. Менее специфичное.)

– Да, конечно, – тепло улыбаясь, отвечает Тед.

Филлис сдвигается с места – бедра покачиваются, сандалии пощелкивают, – по пути она пожимает маленькую ладонь Теда и говорит что-то о том, какой приятный у него дом и как жаль, что его приходится продавать, и уходит туда, где Джо пытается пояснее различить все то, что он видит, ибо такова его печальная участь – смотреть сквозь туман, который клубится в его голове.

– Они его не купят, – бодро произносит Тед, когда и я направляюсь к выходу. Он испытывает не разочарование, а скорее неоправданное удовлетворение тем, что чужие люди отвергли его дом, позволив ему, Теду, ненадолго вернуться к уютной, горестно-сладкой домашней жизни, которой все еще распоряжается он сам. Что же, видя выходящего в дверь Джо, всякий вздохнул бы с облегчением.

– Трудно сказать, Тед, – говорю я. – Кто может знать, что сделают люди. Если б я это знал, подыскал бы себе другую работу.