Джо вдруг выскакивает из кресла и, шлепая «вьетнамками», попыхивая сигаретой, пересекает темный номер мотеля, заглядывает в ванную комнату, а затем возвращается к окну, чтобы, чуть раздвинув занавески, посмотреть на ожидающую в моей машине Филлис. После чего разворачивается, точно карликовая горилла в клетке, проходит мимо телевизора в ванную комнату и выглядывает сквозь жалюзи ее мутного окошка в лежащий за убогим мотелем проулок, посреди которого торчит синий грузовой прицеп, доверху набитый белыми полихлорвиниловыми трубами, коим Джо, сдается мне, должен придавать символическое значение. Наш с ним разговор начинает отдавать беседой террориста с заложником.

– Так о чем же вы, Джо? – спрашиваю я, понимая: ему, как и всякому столкнувшемуся с необходимостью выбора человеку, требуется некая санкция, какое-нибудь одобрение извне. Симпатичный дом, который будет ему по карману и в который он влюбится с первого взгляда, мог бы стать идеальной санкцией, знаком, что сообщество соседей признает его – в единственном смысле, в каком любое сообщество признает человека, – в финансовом (хотя из соображений тактичности это именуется родством душ).

– Да о том, Баскомб, – отвечает Джо, прислонясь к дверной ручке и глядя через ванную комнату на синий прицеп (зеркало, в котором он увидел себя, когда сидел на толчке, висит, скорее всего, рядом с дверью), – что мы не смогли за целых четыре месяца купить никакого клятого дома по одной-единственной причине: я не хочу его покупать. А причина этого в том, что я не хочу завязнуть в каком-то дерьмовом существовании, выбраться из которого мне удастся только покойником.

Джо резко поворачивается ко мне – округлый, с волосатыми руками мясника и бородкой колдуна коротышка, слишком рано подошедший к краю пропасти, на дне которой лежит то, что осталось от его жизни, и потому не успевший понять, как ему жить дальше. Я рассчитывал отнюдь не на это, однако готов, как и каждый из нас, посочувствовать Джо, попавшему в положение столь неприятное.

– Это серьезное решение, Джо, – говорю я сочувственным, хочется верить, тоном. – Если вы покупаете дом, он становится вашим. Это уж наверняка.

– Собираетесь поставить на мне крест? Так, что ли? – спрашивает Джо с подловатой ухмылкой, говорящей, что он понял теперь, кто я такой – убогий кусок риелторского дерьма, интересующийся только продажными тварями. Возможно, Джо тешится идиллическими представлениями о том, как вел бы себя он сам, если бы был риелтором, какие сверхгениальные стратегии применил бы, чтобы добиться своего от хитрого, гораздого на выдумки крепкого орешка наподобие Джо Маркэма. Это еще один хорошо документированный признак: когда клиент начинает ставить себя на место риелтора, считайте, что сражение с ним наполовину выиграно.

Я, разумеется, хочу, чтобы Джо начиная с завтрашнего дня провел значительную часть, если не каждую минуту своих закатных лет в Пеннс-Неке, штат Нью-Джерси, не исключено также, что и сам он верит в такое вероятие. А значит, моя задача – не позволять ему сойти с намеченного мной пути, подстегивать «санкциями» pro tempore[19], пока он не подпишет договор о купле-продаже, после чего я смогу навьючить на Джо остаток его жизни, обвязать груз ремнями и закрепить, как седло на брыкливой кобыле. Да только дело это непростое, потому что Джо сейчас одинок и испуган, хоть никто, кроме него, в том и не виноват. И стало быть, мне остается рассчитывать лишь на умение большинства людей не чувствовать, что их принуждают, если вы просто позволяете им отстаивать (как бы глупо они это ни делали) позицию прямо противоположную той, какую они занимают на самом деле. Еще один способ творить фикцию, гласящую, что все зависит от нас.