– А я ж его знаю, – сказал Магадан. – Это Григан, помнишь, Шунды? Он с нами работал пару лет назад…

– Это у которого искусственная печень была? – спросил Одома, поежившись.

– Ага. От «МедЛаба». Там сбой произошел, после этого он и сбрендил. Он еще к Большой Гипертекстовой Библиотеке подключен постоянно, ты знаешь? Как залез в нее – так назад уже и не вылез, ползает по ссылкам год или два…

Одома плаксиво протянул:

– Ой, жалко его… Магадан, давай поможем?

Колесничий знал, когда можно перечить командиру, а когда – нет.

– Обойдется, – сказал он.

В мире индустриальных руин были свои аборигены. Очумевшие от психомарева растафары с намеренно расстроенными эго-формингами – их приставки, именуемые еще эмошниками, работали в запрещенном плавающем режиме и каждые несколько десятков минут, меняя концентрацию нейромедиаторов, накрывали своих носителей новой эмоциональной волной. Овощеподобные бомжи-флористы из «Гринписа»; казусы с поломанными конечностями и слетевшими с катушек искусственными органами. А еще бывшие дерекламисты – повернутые на антирекламной идеологии психи. Они не присоединились к группе Одомы, когда направление денежных потоков изменилось так, как того хотели тузы, организовавшие их движение, – добившись своего, бизнесмены тут же перестали его финансировать. Маньяки до сих пор иногда совершали набеги на город, уничтожали бигборды, голобуйки и пиароботов. Бюро не слишком успешно боролось с ними.

Действия эмошника хватало на некоторое время, а затем взрывная, агрессивная натура Одомы вновь брала верх над наведенным приставкой психомаревом: когда они вылезали из микроавтобуса, плаксивость уже оставила мальчишку, рот изогнулся уголками книзу, и он вновь переполнился раздражительной злостью.

– Дрыхнет, урод?

В черных очках отражались две одинаковые выпуклые картинки: колесничие выкатывают живо-кресло по короткому пандусу.

– Не, без сознания, – возразил Магадан.

Перед этим они долго петляли между развалинами заводов, а после въехали в бетонную трубу, под небольшим уклоном уходящую в землю. В конце ее перегораживали круглые пенометаллические ворота, охраняемые тремя дерекламистами. Дальше находилась ржавая платформа элеватора, опустившая микроавтобус в земные недра.

Тусклый свет пары прожекторов озарял стылый бетонный бункер. Ширина – двадцать метров, длина – тридцать, а потолок, испещренный тонкими трещинами, выбоинами и пупырышками, всего в трех метрах над полом. Магадану всякий раз казалось, что он попал внутрь спичечного коробка, и колесничего одолевал легкий приступ клаустрофобии. Расстегнув ворот, он стал чесаться: из-за динамической татуировки, чьи узоры медленно путешествовали сквозь подкожную клетчатку, грудь часто зудела.

Трое солдат-дерекламистов – обычные, не колесничие, – вышли из будки в углу помещения. Каждый держал автомат, на поясах болтались звуковые кастеты. От будки вдоль стены тянулся глубокий зацементированный ров, его огораживала подрагивающая, тихо гудящая лезвенная цепь.

Магадан отключил живокресло и сбросил Жиля Фнада на пол. Упав, тот остался лежать неподвижно.

– Как прошло? – спросил один из солдат.

– Мы спешим, – объявил Шунды. Под бетонными сводами голос его отдавался коротким холодным эхом. – И так еле успели. Свяжите его покрепче и бросьте туда. Мы сейчас за Машиной, как вернемся – будем его мучить по-всякому. Тишка, связь!

Тишка выкатился из микроавтобуса, так и стоявшего на платформе элеватора, и протянул командиру тонк в виде подковки:

– Я его уже вызвал.

– Вомбат! – закричал Одома. – Все сделано, что я сказал?.. Точно все?.. Ладно, бывай тогда!