Встретили их грубым окриком и свистом арбалетного болта над головой. Потом в доходчивой форме объяснили, что «всякую шелуху с севера во владения барона пущать не велено». И что если «шелуха» добрых слов не понимает, то кольев на всех хватит, и на Густава с бабой, и на их «крысят».

А потом выехал этот господин в дорогих одеждах. Сказал, что хочет купить Улисса.

– Не смотрите, что худой, – должно быть отчим воспринял молчание покупателя как сомнение. – На нем пахать можно, двужильный. И послушанию обучен, послушный как телок.

– Заливает как соловей, господин Рихтер, – подал голос плечистый солдат с капральской бляхой на шее. – Откуда с севера здоровые-то? Либо чумные, либо чего похуже. Да и уж не больно щенок на него похож – сам то этот дризга[3] рыжий, а пацан серый, словно пепел. Подобрал где-то, а теперь за сына выдает.

На нем тоже была «медвежья» маска, но грубая, шитая из кожаных полос.

– Не сын – пасынок, – пояснил Густав. – Бабу мерсинарий залетный снасильничал. А коли думаете, что он паршивый, или в нем лярса сидит, так проверьте, вижу, способы имеете.

– Поуказывай еще, шелуха! – солдат было замахнулся тупым концом алебарды, но господин Рихтер легким жестом остановил его. Приказал коротко:

– Проверь.

Капрал кивнул, тут же свистнул кому-то в лагере и через миг оттуда появился солдат, тянущий кого-то на бряцающей цепочке. А когда стало понятно кого именно, то даже отчим посерел.

– Сбрасывай свои струпья, – скомандовал Улиссу капрал. – И смотри, чуть что – вмиг рожу оттяпает.

Мальчик задрожал, торопливо опустив глаза, пытаясь совладать с завязками на курточке и не думать о том, кто появился из-за шатров.

– Все снимай, до исподнего, – поторапливал капрал.

Шаги и бряцанье приближались. Всхрапнул конь господина Рихтера, охнула и запричитала мать. В ноздри ударила вонь тухлого мяса и нечистот, раздалось влажное причмокивание, будто беззубый старик пытался облизать жирный мосол.

– Давай уже, – рука в перчатке грубо вырвала из пальцев Улисса штаны, которыми тот пытался неловко прикрыться. – Выпрямись, крысеныш.

Того уже мутило, от страха и от обволакивающих миазмов, но подчинился, выпрямился и поднял голову, стараясь удержать поднявшийся к горлу ком.

Существо, что притащил солдат, когда-то было человеком, об этом говорили остатки одежды, висящие на худой фигуре словно лишайник на сухих ветках. Но Пустоши превратили несчастного в нечто ужасающее, в тварь с головой пиявки и повадками насекомого. Из шамкающей пасти, бордовой и влажной, нестерпимо смердело, на покрытую пятнами грудь постоянно стекали длинные вязкие слюни.

– Не дергайся если хочешь жить, – предупредил господин Рихтер.

Солдат, держащий цепочку, толкнул существо к Улиссу. Чудовище дернулось, закачалось и потянулась к мальчику своей огромной пастью, будто хотела попробовать кусочек.

Улисс зажмурился, пытаясь не поддаться панике, даже перестал дышать, молясь лишь о том, чтобы тварь ничего ему не сделала.

Кожи касалось горячее дыхание, после которого оставалось неприятное ощущение липкости. Когда клокочущие звуки из глотки раздались перед самым лицом, Улисс чуть было не сорвался с места от ужаса, но выдержал, до боли сжав челюсти.

Экзекуция длилась недолго, хотя казалось, что целую вечность. Должно быть тварь сразу могла почуять спрятавшуюся в человеке заразу, и не было нужды обнюхивать с ног до головы.

– Сюда, холера, – цепочка звякнула и тварь суетливо заковыляла прочь, удаляясь.

– Эй, парень, – донесся голос господина Рихтера. – А ну, лови!

Улисс успел раскрыть глаза и поймать что-то маленькое, теплое. Раскрыл ладонь – то оказался небольшой гладкий камушек с красивым извилистым рисунком.