– Вот и все… Как хорошо… – шептал Зелиал. – Как изумительно хорошо… Как мы успели!..

– Что это такое было? – тоже шепотом спросила я.

– Справедливость, – ответил он. – Конечно, она великая грешница, она обманывала мужа и близких, она была то жадна, то мелочна, могла обидеть ребенка и солгать друзьям… Но так любить, как она любила, не всем дано. Потому ей многое простится. Там, наверху…

– А этот, с когтями, хотел взять ее туда, вниз? – догадавшись, я показала пальцем в сторону воронки.

– Да. Кстати…

И Зелиал, вернувшись на место схватки, стал деловито шарить по кустам. Наконец он отыскал и показал мне полуобгоревший лист бумаги.

– Их договор, – сообщил демон. – Сейчас мы с ним расправимся.

Бумага на его ладони взялась голубоватым тлением и обратилась в пепел.

– А она?.. – спросила я, и он сразу меня понял.

– Она просила любви. Ну и нарвалась на демона любострастия.

– Так это был демон любострастия? Такое чудище?..

– Ей он являлся в приличном виде, – проворчал Зелиал. – Да, достанется мне теперь там, внизу.

– Влезли в чужую парафию? – опять догадалась я.

– Влез. Я же – демон справедливости…

– И это – ваш настоящий вид?

Я вдруг перепугалась (наконец-то!), что тонкое большеглазое лицо – удачная маска, а под ней – рожа с рогами.

– Вы не поверите – настоящий. У нас там, внизу, много смазливых, – усмехнувшись, сказал он. – Те, кого сбросили вниз после Большого Бунта.

– И вас тоже?

– И меня тоже. Страшная была заваруха, никто ничего толком не понял. Огонь, молнии, кипящая плазма, черт знает что! Когда глаза к мраку привыкли, смотрю – вокруг морды звериные, в бородавках, кривые, косые, многоглазые, с ушами по колено! Оказалось – вся та чертовщина, о которой наверху говорят с горестным сожалением. Они нас и приставили к делу. Мы же, низвергнутые, обратились в демонов…

– А кем вы были там, наверху?

– Не помню. Нас же наказали – памяти лишили. Вот они, нижние, и стали лепить нам другую память. Хорошо, слово я накрепко запомнил – справедливость. Оно еще из того языка, слово… Из верхнего…

Зелиал замолчал, сел на траву и подтянул к подбородку острые колени, обхватив их руками.

– Холодно?

– Да. Мне очень холодно в вашем мире.

Ночь была удивительно теплой… Я подошла, села рядом и обняла этого странного демона за плечи. Мы прижались друг к другу. Он был, как и я, из плоти и, возможно, крови, хотя я и за себя-то не могла поручиться – вдруг после всех приключений мое тело стало иным, уже не человеческим?

– Скажите… Вам приходилось видеть, как торжествует справедливость? – спросил Зелиал. – Ну, вот, безнадежное дело, невинный человек попал в беду, кажется – все, погиб, и вдруг случается что-то этакое – и торжествует справедливость!

– То есть гибнет палач, обманом удается вывести страдальца из тюрьмы?.. – задала я провокационный вопрос.

– Нет, за такой обман потом тюремный сторож пострадает. Я о другом. Вдруг происходит что-то хорошее. В палаче просыпается совесть, добрые люди разбивают тюремную стену…

– Нет, ничего такого я не помню, – жестко сказала я. – У нас в стране у палачей не просыпалась совесть. А на километры колючей проволоки нужно было слишком много добрых людей – к тому времени погибших.

– Это – история, а теперь? Рядом с вами? Ну, пусть хоть в мелочи? – спросил Зелиал. – Старушка кошелек с пенсией потеряла, а он нашелся? Человека осудить пытались, а его невинность обнаружилась? Как бы чудом? А?

– Думаю, что за чудо нужно неплохо заплатить адвокату, – сообщила я этому невинному крылатому младенцу. – А старушкин кошелек, возможно, и нашелся. Не знаю. При мне такого не было. Вот всяких безобразий я видела достаточно.